Холод пепла - Валентен Мюссо Страница 8

Одним из двух антикваров, описывавших по нашей просьбе имущество, был некий Долабелла, владевший в Шалоне магазином с прекрасной репутацией. Как сообщила мне Алиса, он был старинным приятелем моего деда. Я никогда прежде не видел этого человека и должен сказать, что его внешность с первого взгляда произвела на меня сильное впечатление. Долабелле было около семидесяти лет. Несмотря на легкую сутулость, у него были широкие плечи и импозантная осанка. Седая бородка и густые брови делали его похожим на Мишеля Лонсдаля. Долабелла говорил размеренно, как метроном, но отнюдь не монотонно, длинными фразами, не запинаясь ни на мгновение, четко, уверенно. Создавалось впечатление, что он говорил так, как другие пишут.

На третий или четвертый день наших «раскопок» произошел случай, который я, вероятно, оставил бы без внимания, если бы не сделал на следующий день некое «открытие». После обеда я вышел из дома, чтобы купить сигареты, но вскоре заметил, что забыл бумажник, и повернул назад. Я был уверен, что оставил дверь кабинета, где находились фильмы, широко открытой. Сначала я подумал, что в кабинет зашла Алиса, но, войдя туда, увидел, что Долабелла внимательно рассматривает бобины, лежащие в столе. Он явно искал нечто конкретное. Старик тут же обернулся. Вид у него был смущенный, словно его поймали на месте преступления, и в свое оправдание он пролепетал несколько неразборчивых слов, что резко контрастировало с его обычной уверенностью.

— Вы что-нибудь ищете? — спросил я без всяких задних мыслей, тоном, в котором не было ни тени осуждения.

За эти несколько секунд Долабелла обрел прежнюю уверенность в себе.

— Я не смог удержаться и решил в последний раз взглянуть на эту удивительную коллекцию. Простите, мне надо приниматься за работу… Этот дом похож на настоящий музей…

Итак, на следующий день, ближе к вечеру я нашел этот фильм. Не стану утверждать, что он был спрятан, однако учитывая то место, где он лежал — задвинутый, если можно так выразиться, под самый потолок, на верхней полке, среди старых бобин, — его невозможно было обнаружить случайно.

На серой, мятой, разорванной в некоторых местах картонной коробке не было никаких надписей, кроме названия фирмы-изготовителя пленки. Однако к ней был приклеен, причем явно недавно, стикер. Я сразу же узнал тонкий, изящный почерк деда.

Элоиза Турнье

01 93 74 22 68

Ни этого имени, ни телефона я не знал. Конечно, меня заинтриговал этот стикер, служивший единственным опознавательным знаком, но еще сильнее я удивился, когда внутри картонной коробки увидел небольшую алюминиевую цилиндрическую коробку с маркой киностудии «Пате», в которой лежала девяти с половиной миллиметровая пленка. Это был достаточно редко встречающийся любительский формат. Однако некоторые радетели за «чистоту» кинематографа высоко ценили его, поскольку он позволял в совершенстве использовать всю поверхность пленки. Действительно, перфорационные отверстия были расположены между кадрами, а не по бокам, что не вело к потере пространства.

Я осторожно перемотал фильм вручную, словно это был античный папирус. Похоже, он был в хорошем состоянии. Пленка была гибкой, без пятен и симптомов кислотного разрушения. Речь шла о небольшой бобине с пленкой длиной в пятнадцать метров, на которую был снят двух-или трехминутный фильм. Я не знал, был ли у деда проектор или просмотровое устройство для девяти с половиной миллиметровых пленок. Если не было, то мне вряд ли удастся отыскать где-нибудь подобное оборудование.

В шкафу маленькой гостиной, где Абуэло хранил свои инструменты, я нашел два аппарата. В любом случае они были не приспособлены для этого формата. Однако я знал, что в подвале хранилось кое-какое оборудование.

Среди невероятного нагромождения всякой всячины, достойной лавки старьевщика, в широком металлическом сундуке, между двух склеечных прессов и восьмимиллиметровых чистых бобин я отыскал кинопроектор в довольно хорошем состоянии, правда без лампочки. Я отнес кинопроектор в кабинет и прикрутил к нему лампочку от другого проектора. Мне пришлось потрудиться, чтобы поставить бобину, ведь у меня не было навыка. Зубцы не хотели входить в перфорационные отверстия, и в какой-то момент я испугался, что порву пленку. Это было бы ужасно, поскольку я не сумел бы починить девяти с половиной миллиметровую пленку. Наконец в интимной темноте гостиной замелькали изображения.

Я почти сразу понял, что речь идет не о семейном фильме. Доверившись своему опыту, я датировал его периодом, предшествовавшим 1950-м годам. Возможно, это был самый старый фильм из коллекции моего деда. На какое-то мгновение мне даже показалось, что это отрывок хроники.

Общий план. Огромное здание с фахверковыми стенами из светлого кирпича, с черепичной крышей и двумя стройными башенками, окруженное просторным садом. Поместье, по стилю напоминающее наше поместье в Арвильере. Однако раньше я его никогда не видел.

Второй, передний план. Крыльцо этого же дома. На лестнице с широкими ступенями и коваными перилами стоят женщины в светлых платьях. Они с улыбкой на губах позируют перед камерой и приветливо машут руками в сторону объектива. По виду им от двадцати до тридцати лет. Некоторые, возможно половина, из них беременны. Они гладят свои округлившиеся животы. Лица женщин разглядеть практически невозможно. Меня неприятно поразила одна деталь — деталь, которую я сумел идентифицировать гораздо позже, но которая постоянно будоражила мое сознание.

Я заметил, что, несмотря на то что бобина хорошо сохранилась, изображение было немного искажено, что часто случается с фильмами подобного формата. На экране были видны полосы, отсутствовал резкий контраст, отчего кадры были размытыми. Но все эти технические несовершенства казались мне несущественными. Я не отрывал глаз от экрана. В настоящий момент я не мог объяснить смысл происходящего на экране, но в глубине души чувствовал, что этот фильм не имеет ничего общего с теми, которые я смотрел в последние дни.

Следующий план перенес меня внутрь здания. Неужели я узнал своего деда? Конечно, ведь я видел его на семейных фотографиях, сделанных примерно в то же время. Деду приблизительно столько же лет, сколько сейчас мне. На нем белый халат. Он стоит в центре комнаты для новорожденных. Две медсестры в белых косынках позируют рядом с ним среди кроваток для малышей. Абуэло берет на руки одного из младенцев и начинает махать его пухленькой ручкой, словно это марионетка. Медсестры улыбаются, глядя на них.

Затем мы перенеслись в просторную гостиную, переоборудованную в столовую. Вокруг массивного деревянного стола, на котором стоит столовый сервиз и блюда, собрались те же женщины, что и на крыльце. Камера немного отъехала назад и сняла панорамный план. По всему было видно, что между женщинами, которые вдруг показались мне намного моложе, установились доверительные отношения. Можно было легко представить себе, что это была послевоенная столовая для молодых дам, если, конечно, абстрагироваться от довольно богатой обстановки и особенного физического состояния женщин.

Послевоенный период… Но последующие кадры разрушили мою первоначальную гипотезу. Та же гостиная, что и раньше, только переоборудованная не под столовую, а под приемный зал. Персонал дома и медсестры — мне показалось, что я узнал одну из них, — собрались вокруг того же самого стола, только застеленного кружевной скатертью и уставленного бутылками и фужерами. В углу справа был отчетливо виден сделанный из подручных материалов плакат, на котором было написано: