Хороший немец - Джозеф Кэнон Страница 8

Вилла — трехэтажное нагромождение бледно-желтой лепнины, не такой роскошной, как у особняков миллионеров в Грюневальде, но богатой; очевидно, это был дом профессора института Кайзера Вильгельма, что находился в нескольких улочках отсюда.

— Мне пришлось отдать хозяйскую спальню конгрессмену, — сказал Рон — вылитый трактирщик, что ведет их в номера. — Но по крайней мере спать, скрючившись, вы не будете. Позже я вас переселю, — сказал он Лиз. — Он здесь на пару дней.

— Короткий набег, да? — сказала Лиз.

— Здесь никто не остается надолго, кроме персонала ВА. Они все на втором этаже. Еще один пролет. Ужин в семь, кстати.

— А где размещается рядовой состав?

— Да везде. Большинство казарм — на старом заводе «Телефункен». Часть — у «Онкель Томс Хютте». — Название он произнес по-английски.

— «Хижины дяди Тома»? — удивилась Лиз. — С каких пор?

— А всегда. Сами назвали. Наверное, им книжка понравилась.

В комнате Джейка, очевидно, жила дочь хозяина дома. Односпальная кровать с розовым синельным покрывалом, обои в цветочек, туалетный столик с круглым зеркалом и гофрированной розовой накидкой. Даже тыльная сторона штор затемнения была обшита розовой тканью.

— Мило.

— Да, — согласился Рон. — В общем, как я сказал, через пару дней сможем вас переселить.

— Не надо. Мысли будут девственными.

Рон усмехнулся:

— Ну, об этом в Берлине можно не беспокоиться. — Он пошел к двери. — Белье в стирку оставляйте на стуле. Они его потом заберут. — И, щелкнув дверным замком, ушел, унеся с собой свое легкомыслие.

Джейк внимательно осмотрел комнату в рюшечках. Кто — они? Обслуживающий персонал, люди на побегушках — часть добычи победителей. Что стало с девушкой, выкинутой из ее розового кокона? Он подошел к покрытому стеклом туалетному столику. Ничего, только след от пудры. Уходя, одним движением смела все баночки и тюбики в сумку. Он лениво выдвинул ящички — пустые, не считая нескольких открыток с Виктором Штаалем [15]— дырочки от булавок по углам. Очевидно, он уже не предмет ее вожделения. Но ей по крайней мере было куда уйти. А что с Линой? Успела ли она собрать духи и пудру и благополучно выбраться или ждала, пока не рухнула крыша?

Он закурил и, расстегивая рубашку, подошел к окну. Двор внизу был перекопан под огород, но грядки превратились в сплошное месиво. Русские небось постарались, ища провиант. Но здесь хоть можно дышать. Израненный город, всего в нескольких милях отсюда, уже таял за деревьями и пригородными домами — так анестезия блокирует боль. Надо было делать заметки. Но о чем тут писать? Все уже произошло. Судя по всему, старики и мальчишки здание за зданием отстреливались прямо из дверей. Почему они держались до конца? Говорят, ждали американцев. Кого угодно, только не русских. Мир будет еще хуже — последнее предупреждение Геббельса, единственное, которое сбылось. В итоге окончательное безумие. Целые улицы в огне. Везде рыщут стаи эсэсовцев, вешая мальчишек на фонарных столбах за дезертирство. В назидание. В лагерях они уничтожали людей до последнего часа. Здесь убивали даже своих. Уже не война, а жажда крови.

Джейк не давал стоящего материала два месяца, еще с лагерей; ждал Берлина. А теперь чувствовал, что Берлин его добьет, что все статьи сведутся к лунным ландшафтам Рона и гнилым зубам — беспомощный замах на масштаб. У него кончились слова. Найди одного человека. Не тысячу — одного. Наверняка она здесь. Один выживший — это же так мало, на это ведь можно надеяться. Он снова посмотрел на огород. Рядом с сарайчиком на задах седая женщина развешивала мокрое белье на веревке. Хаусфрау.

— И что ты собираешься делать? — спрашивал он. — Поехали со мной. Я все улажу. Вывезу тебя отсюда.

— Отсюда, — повторила она, отмахиваясь: само это слово невероятно. Затем покачала головой: — Нет, лучше так. — Она сидела за туалетным столиком, все еще в ночной рубашке, но уже с безукоризненным макияжем, с красным лаком на ногтях. — Я стану хаусфрау, — сказала она как бы мимоходом, крася губы. — Хорошей немецкой хаусфрау. — Опустила глаза. — И перестану лгать.

— Это не ложь, — сказал он, положив руки ей на плечи.

Она посмотрела на его лицо в зеркале.

— Ложь для него.

Седая женщина снизу заметила его в окне. Замешкалась, затем поклонилась, как служанка, и подхватила плетеную корзину. Он наблюдал, как она шла через грязный двор. Найди человека. Какой была ее война? Может, она была одной из верных, надрывала горло в Шпортпаласте, а теперь стирает белье для врагов. А может, просто хаусфрау; радуется, что осталась в живых. Он отошел к кровати и бросил рубашку. Хотя кому это нужно? Рассказы о тех, кто проиграл войну. Дома ждали роскошных статей о конференции, о хитроумной политической борьбе Трумэна со Сталиным, о великом мире, который они завоевали, а не о руинах и людях в Тиргартене, из которых вышибли их будущее.

Раздевшись догола, он обернул полотенце вокруг талии. Ванная в конце коридора.

Когда он открыл дверь, ему в лицо ударили клубы пара, и раздался испуганный вскрик.

— Ой.

В ванне лежала Лиз, груди едва прикрыты мыльной пеной, мокрые волосы откинуты назад.

— А кто будет стучать?

— Извини, я… — начал он, но не двинулся, наблюдая, как она погружается в ванну, закрываясь, сверкнув плотью, розовой, как туалетный столик.

— Полюбовался?

— Извини… — повторил он, смутившись. Мягкое женское тело без формы и пистолетной кобуры, которые сейчас висели на крючке.

— Ладно, — улыбнулась она, ветеран общих палаток и полевых сортиров. — Только не снимай полотенце. Я сейчас вылезу.

Она погрузилась с головой в воду, чтобы сполоснуть волосы, затем пригладила их назад и потянулась за полотенцем.

— Ты отвернешься или ждешь еще и кабаре?

Она стала вылезать из ванны, а он повернулся спиной. Плеск воды, шорох одежды. Звуки сами по себе интимные.

— Видимо, надо счесть это за комплимент, — сказала она, заворачиваясь в халат. — Раньше ты не обращал внимания.

— Неправда, обращал, — ответил он, спиной к ней.

— Угу. — Он слышал, как из ванной, журча, уходила вода. — Все, теперь прилично.

Уже в шелковом халате она вытирала волосы полотенцем. Он посмотрел на нее и склонил голову набок, как молодой солдатик в Рейхсканцелярии.

— Пропустим по стаканчику, а? Я угощаю.

— Когда оденусь? Не могу. Я занята.

— Быстро. Юный Рон?

Она усмехнулась:

— У меня бы сил не хватило. — Она закрепила полотенце на голове в виде тюрбана. — Просто дела. Должна повидаться с человеком по кое-какому поводу. Но в другой раз обязательно. — Она кивнула на ванну: — Пусти лучше воду. Долго набирается. — Медленно забрала вещи со стула, затем села.