Тайна острова Химер - Мари-Анн Ле Пезеннек Страница 79

— По-твоему, они проводили в лаборатории научные исследования?

Мари подала голос:

— Я полагаю, что в записях Фрэнсиса Марешаля открывалась суть этих работ и что его сын, журналист, занимавшийся вопросами науки, прибыл на остров, чтобы во всем этом разобраться. И убили его, чтобы помешать вскрыть истину.

— А Эдвард сбежал из-за того, что страдает клаустрофобией, — насмешливо добавил Лукас.

Мари метнула в него убийственный взгляд. Ей безумно хотелось доказать ему, что Эдвард невиновен по той простой причине, что его не существует, что он — порождение Райана.

Но хотя она очень далеко зашла в своей лжи, у нее совсем не было уверенности в своем желании поделиться этой тайной с кем бы то ни было. С Лукасом в первую очередь.

— Не знаю, какова роль Эдварда во всей этой истории, но интуиция подсказывает мне, что все нити ведут к этому острову, где монахини скрытно вырастили твоего близнеца. Собери мне данные обо всех сестрах, Броди.

Лукас закатил глаза и на какое-то время стал прежним Лукасом, насмешливым и нетерпимым к чужому мнению, особенно к гипотезам жены.

И от этого у Ангуса стало легче на душе. Что ни говори, а ему так нравилось, когда эти двое переругивались.

Одетые в белые монашеские облачения, в монашеских вуалях, которые округляли контуры лиц, делая их овальными, все они сдержанно улыбались в объектив.

Броди не составило труда достать эти фотокарточки у приписанного к монастырю фотографа, хотя для проформы и чтобы подчеркнуть свою значимость тот немного поломался, ссылаясь на свою репутацию.

Молодой жандарм пообещал ему полную конфиденциальность.

Мари приступила к разбору хорошо выполненных фотографий, самые старые из которых относились к шестидесятым. Она просматривала их по годам.

Перед ней чередой проходили лица, выражения которых были в чем-то схожи, а одинаковое одеяние полностью лишало их индивидуальности.

Так она просмотрела более трех четвертей фотокарточек с возрастающим впечатлением, что зря теряет время. Что думала найти она, изучая эти групповые портреты? Некий знак, позволивший бы ей обнаружить за этими фасадами, дышащими чистотой и благочестием, что-то похожее на кончик ниточки?

Решив закончить поскорее, она склонилась над предпоследним фото, датированным 2004 годом. Не меньше пятидесяти сестер позировали в этот год для будущего поколения клира.

Она собралась отложить ее, когда одна деталь привлекла ее внимание.

Даже не деталь — скорее какое-то ощущение.

Смутное чувство тревоги.

Она всмотрелась в третью монахиню слева, стоявшую в последнем ряду, — сестра Агнес Милосердная, если верить пронумерованному списку на загнутом поле слева.

Ее глаза отличались от других, делая лицо более выразительным. Менее спокойным. Почти обеспокоенным.

Лицо смутно напоминало кого-то, но она не могла бы сказать ни где, ни когда оно ей встречалось.

Мари повнимательнее рассмотрела его, ища какую-нибудь зацепку, которая навела бы ее на путь. И нашла ее у уголка левого глаза.

Малюсенькая точка, не больше тех мушек, которые светские дамы когда-то наклеивали или карандашом отмечали на лице.

Откуда-то из глубин памяти возникла пара темных очков, большой синяк и родинка. Теперь она знала, кто это.

Мари лихорадочно сканировала фото и запустила его в фотошоп, чтобы увеличить формат.

Родинка отчетливо выделилась.

Запустив программу, она заменила вуаль короткой прической из светлых волос и, пропустив изображение через принтер, показала его Ангусу и Лукасу.

Она с удовлетворением увидела изумление жандарма.

Сестра Агнес Милосердная была не кем иным, как Вивиан!

Ангус опешил, когда Броди заявил, что эта монахиня стояла на учете в полиции нравов за проституцию и приставание к прохожим.

— Она покинула Бельгию пять лет назад. Кажется, она стала свидетельницей какого-то преступления, после чего предпочла постричься в монахини и укрыться в монастыре.

Броди замялся, но продолжил:

— По данным епархии, она сложила с себя постриг в конце прошлого лета и ушла из монастыря.

— Вскоре после исчезновения Франсуа Марешаля, — уточнила Мари. — Это не может быть совпадением… Так же как и ее работа в поместье Салливанов.

На этот раз Лукас не стал насмешничать. Более того, он извинился перед Мари за то, что высмеивал ее мистическую навязчивую идею.

— Я всегда думал, что в этой девице есть нечто двуличное, — сказал он. — Вообразить только, что она была монахиней…

Вспомнился синяк.

— Однако ты допрашивал ее вчера, — с безразличным видом заметила Мари.

Взгляд, который бросил на нее Лукас, был по-настоящему удивленным.

— Никаких допросов не было с тех пор, как она призналась нам в подтверждении фальшивого алиби Фрэнка.

Теперь наступила очередь Мари прийти в замешательство. Она было приготовилась передать ему разговор, который состоялся этим утром с Вивиан, когда вдруг Лукас приглушенно вскрикнул:

— Ба! Да ведь она была с тобой в конюшне, когда тебя сбросили в колодец! Черт побери! А я поверил в то, что на нее якобы напали! Вот дурак! Это она хотела тебя убить!

События того дня быстро прокрутились перед глазами Мари. Все сразу встало на свои места, но в другом ракурсе.

— И наверняка не случайно Вивиан устроилась на работу в поместье, — продолжил Лукас, повернувшись к Броди. — Вам известно, кто ее нанял? И когда?

Жандарм кивнул:

— Нанял ее Эдвард Салливан, незадолго до отъезда в Южную Америку, месяцев шесть назад.

Лукас воздержался от ликования. Детали головоломки складывались сами по себе и достаточно красноречиво, чтобы к этому можно было что-либо добавить.

— Уйдя из монастыря, Вивиан, бывшая монашенка, должно быть, сохранила свое облачение. Она же украла тело близнеца из морга, — предположила Мари.

Лукас прибавил:

— Если она сообщница Эдварда, в чем не сомневаюсь, этим объясняется, как Келли и близнец были убиты в ту же ночь с небольшим интервалом.

— Шлюха, монашенка и преступница… Не укладывается в голове, — пробормотал Ангус, чья твердая вера, столь свойственная ирландцам, при этой мысли заколебалась.

Шлюха.

Содержатель дома свиданий сказал, что рыжая была шлюхой, только что высадившейся на остров.

Мужчина внимательно рассмотрел фоторобот, на котором короткая светлая прическа уступила место пышной рыжей шевелюре.

Он не колебался, когда вспомнил о родинке в углу глаза.