Пациентка - Родриго Кортес Страница 79

— Вас предупредили о том, что вы имеете право отказаться от показаний по делу миссис Дженкинс, мистер Дженкинс?

— Да, ваша честь, — хмуро отозвался Джимми. — Но я решил, что мне нечего скрывать от закона.

— Тогда расскажите суду то, что вы знаете.

Джимми начал рассказывать, и Нэнси впервые в жизни пожалела о том, что родилась на свет.

Он припомнил все. Как его жена, а тогда еще невеста, нахулиганила на чужой свадьбе, поставив пластинку с буги-вуги. Как она исчезала по ночам. Как при детях затащила в супружескую спальню тележурналиста Марвина Гесселя и пробыла там наедине с ним порядка сорока минут. Как однажды он узнал от друзей, что ее, вместе с компанией хиппи, в состоянии полной невменяемости задерживали полицейские из соседнего города.

— Ваша честь, я протестую, — возразил адвокат. — Свидетель должен говорить только то, что видел сам. Тем более что факт задержания моей подзащитной документально ничем не подтвержден.

— Протест принят, — кивнул судья.

Джимми принялся вспоминать, как однажды, придя домой, обнаружил, что ужин не готов, и затем это повторилось еще восемь раз. Как активно она возражала против участия их сына Рональда в патриотической деятельности бойскаутов… и продолжал вываливать это все еще около двух часов подряд.

И постепенно Нэнси обвыклась. Она вдруг поймала себя на том, что может весьма точно предсказать, что он припомнит ей на следующем «витке» своей бесконечной истории, а уж то, о чем он промолчит, она знала наверняка.

А потом они вызвали Ронни.

— Я протестую, ваша честь! — мгновенно отреагировал адвокат. — Это немыслимо!

— Прошу ознакомиться, ваша честь, — подошел к судье прокурор. — Вот постановление окружного суда о лишении Нэнси Дженкинс всех прав материнства. А разрешение второго родителя — мистера Дженкинса мы получили.

Зал охнул, а Нэнси в одну секунду словно разбил паралич. Она сидела и только бессильно шевелила ртом, как рыба, выброшенная на берег, не в силах ни что-то сказать, ни даже понять, что здесь происходит!

Но зал постепенно затих, а судья надел очки и начал внимательно вчитываться в текст постановления окружного суда. Он определенно понимал, что решение вынесено в нарушение всех процессуальных норм и вдребезги рассыплется при первой же серьезной юридической оценке суда вышестоящего. Но он знал и другое: за этим решением стоят о-очень могущественные силы.

— Вы уверены, что эти показания необходимы? — наклонив голову, глянул он из-под очков на прокурора.

— Более чем, — твердо кивнул тот.

Едва отошедшая от шока Нэнси превратилась в слух. Она категорически не представляла, что может сказать о ней Рональд в пользу обвинения. Она просто не понимала, зачем весь этот цирк, если и так, уже все ясно! Но потом вышел Рональд, и она поняла, что не знала о своем сыне ровным счетом ничего.

— Вы сами-то уверены, что ваши показания так важны, молодой человек? — вопреки регламенту первым поинтересовался судья.

Рональд кивнул.

— Тогда прошу, — кивнул прокурору судья. — Начинайте.

Нэнси вжалась в стул.

— Расскажи, Рональд, каким образом ваш телевизор оказался на помойке, — тихо попросил прокурор.

Нэнси обмерла.

— Мама в него стреляла, — низко опустив голову, тоненьким слабым голосом произнес Ронни.

Зал охнул.

— А почему она в него стреляла? — почти ласково поинтересовался прокурор. — Ты можешь объяснить?

Ронни замотал головой.

— Я не знаю, почему… я в тот день сдал все тесты на отлично, и у нее… — Ронни напрягся и все-таки выговорил заученное: — У нее не было оснований… сердиться. А потом она подошла — вот так, — показал он, — со спины и выстрелила в телик из своей «беретты».

Зал ошарашенно молчал.

— Обращу ваше внимание, ваша честь, — повернулся к судье прокурор. — Речь идет о той самой «беретте», из которой стреляли в епископа.

Нэнси застонала и снова стукнулась лбом в стол.

«Господи! Ронни-то вам зачем?»

* * *

Висенте Маньяни был доволен. Первый день суда прошел как по нотам, а главное, обвинению, похоже, удалось поломать дух этой стервы.

Вообще-то идея с показаниями Рональда Дженкинса принадлежала самому младшему его внучатому племяннику — Рикардо. Висенте усмехнулся: он всегда был в курсе того, чем занимаются эти засранцы, и ему уже за два часа до принятия ставок доложили, что Рикардо организовал среди бойскаутов пари на то, сдаст Рональд Дженкинс свою мать или не сдаст.

Понятно, что ставки были высокие, и понятно, что Рикардо знал, что делает, и задолго до того, как ввязаться в этот спор, основательно «поговорил» с Рональдом, на пальцах объяснив, что того ждет, если он, Рикардо Маньяни, проиграет пари.

Висенте недобро засмеялся. Ему не нравилось, что Дженкинс-младший на это пошел, хотя, с другой стороны, каждый получает то, чего заслуживает. Но главное, — Висенте улыбнулся, — он видел в Рикардо самого себя, только помоложе; Висенте и сам никогда не рассчитывал на случай, твердо зная, что каждый выигрыш нужно создавать своими собственными руками.

* * *

Второй день заседания суда был посвящен уликам и показаниям экспертов. Понятно, что судье не нравилась эта безумная спешка, но именно так решил мэр города Висенте Маньяни. И первым в списке значился мистер Скотт Левадовски.

— Что вы можете сказать суду как эксперт? — начал прокурор.

Доктор приосанился, прокашлялся и огладил красивую, в стиле Зигмунда Фрейда бородку.

— Ну… здесь многое можно сказать…

— Смелее, мистер Левадовски, — подбодрил его прокурор. — Вы ведь неплохо изучили обвиняемую?

— В общем… я, как специалист… конечно, да.

— И что вы можете сказать о ее склонностях, — начал подсказывать прокурор, — об этой ее… — он заглянул в текст обвинительного заключения, — фаллической одержимости. Об этой ее тяге к насилию… Вы ведь, как я понимаю, в этой сфере наиболее квалифицированный специалист в стране?

Скотт Левадовски зарделся.

— Ну… собственно, не только в стране. Я бы сказал, даже во всем мире… хотя моя статья пока и не опубликована… но, тем не менее…

Нэнси впилась в доктора глазами. Она уже чувствовала, что именно отсюда исходит главная опасность.

Левадовски поправил очки, несколько раз тяжело вздохнул и, беспрерывно оглаживая бородку, начал:

— Собственно, кастрационный комплекс я отметил у Нэнси Дженкинс практически сразу. Эта, знаете ли, зависть к пенисам отца и братьев, это подглядывание, эта отчетливая ревность.

Нэнси окаменела.

— Однако первое время, я, как квалифицированный специалист, естественно, подвергал свои выводы сомнению и тщательному многоуровневому анализу.