Видео Иисус - Андреас Эшбах Страница 7

– Это значит, что события вашего следующего романа будут разворачиваться в Израиле?

– Вполне возможно.

Толстая записная книжка была, конечно, первым, что он упаковал – как всегда, когда ехал куда-нибудь. И часть его мозга, которая, казалось, давно обрела самостоятельность, непрерывно вела наблюдения за необычными ситуациями, выискивала незнакомые речевые обороты, интересные персонажи и события, и все эти наблюдения тут же просились на бумагу и позднее использовались в романах. Так что возможность израильской темы нельзя было исключить.

– Великолепно, великолепно, – обрадовался журналист и начал рыться в своей сумке. – Скажите, а я могу вас сфотографировать? Я бы с удовольствием сделал небольшое сообщение для одной из газет, с которыми я сотрудничаю; что-нибудь в том роде, что «известный немецкий писатель Петер Эйзенхардт в настоящее время прибыл в Израиль», я думаю, ведь это и в ваших интересах тоже?

– Я не против.

Так Петер Эйзенхардт дал себя сфотографировать, улыбаясь как можно более победно, и после третьей вспышки Ури Либерман остался доволен. Он гордо продемонстрировал затем свою камеру – новейшую модель с плоским монитором, на котором можно было оценить сделанный снимок чуть ли не в натуральную величину, прежде чем записать его на маленький optical disc внутри аппарата.

– Полностью цифровой, – пояснил он. – И видите, здесь, сбоку? Тут я могу воткнуть кабель и переслать снимок в любой подручный компьютер. Просто сам диву даёшься, на что способна сегодняшняя техника, а? Но и это ещё не всё.

Он извлёк на свет божий плоский приборчик, похожий на мобильный телефон, но раскрылся этот приборчик, к удивлению Эйзенхардта, вдоль – и в руках журналиста оказался крошечный компьютер с изящной клавиатурой и маленьким жидкокристаллическим экранчиком.

– Теперь мы должны замаскироваться и незаметненько поработать, а то ведь они не любят, когда в самолёте включают такие штуки. Но должен же я вам это продемонстрировать. Итак, я пишу сообщение… Мои пальцы каким-то образом стали тоньше с тех пор, как у меня появилась эта штука, удивительно, правда? Итак, мы пишем – «Известный немецкий писатель посетил Израиль». Это заголовок. Потом немножко бла-бла; я думаю, не больше десяти-двенадцати строк, но вместе с фотографией…

Казалось, он уже мысленно прикидывает свой гонорар. Он сосредоточенно напечатал короткий текст. Эйзенхардт заглянул поверх его руки, но журналист работал в еврейском регистре, и Айзенхард не мог определить, что тот пишет.

– Так, – сказал наконец израильтянин. – Теперь встроим снимок…

Он извлёк тоненький кабель из своей наплечной сумки, воткнул его в камеру, нажал пару кнопок и несколько клавиш на своём мобильно-телефонном PC, выждал несколько мгновений и довольно выдернул кабель.

– Готово. Обычно я могу послать материал прямо на головной компьютер моей редакции, но здесь, на борту, этот номер не пройдёт: а то вдруг ещё самолёт рухнет или, того хуже, по ошибке приземлится в Ливии, ха-ха! Но я спрошу у стюардессы, нельзя ли мне воспользоваться для передачи их собственной телефонной линией. Обычно проблем с этим не бывает. Момент…

Эйзенхардт растерянно смотрел, как тот прошёл вперёд и за занавеской бортовой кухни стал убеждать стюардессу. Потом оба исчезли.

Эйзенхардт выглянул в окно. Мимо проносились клочья облаков. Что это там внизу, Тоскана? Или сперва долина реки По? Зелено-коричневая мозаика полей, а между ними тонкие, как паутинки, дороги и пути. И тёмное мерцающее море.

Ури Либерман улыбаясь вернулся назад.

– Ну, что я говорил. Всё появится в вечернем выпуске. Когда вы приедете к себе в отель, просмотрите там еврейские газеты.

– Вы шутите.

– Нет, правда! Ну, хорошо, обычно я не так уж тороплюсь с такого рода сообщениями, это ясно. Но когда происходит что-нибудь драматическое – в Бонне, например, министр негативно выразился в отношении Израиля – я печатаю его слова прямо на месте в мою волшебную шкатулку, нажимаю на кнопку, и четыре часа спустя газета с моим сообщением уже лежит в израильских киосках.

– Трудно представить, – Айзенхард действительно находился под сильным впечатлением.

– А вы проверьте.

– Непременно. Хотя, честно говоря, я нахожу все эти усилия избыточными.

Либерман засмеялся:

– Добро пожаловать в Израиль! Поверьте мне, израильтяне совершенно повёрнуты на всём, что касается новостей. Они постоянно слушают радио, каждый вечер смотрят новости по телевизору, да ещё и иорданские каналы, египетские и сирийские, и три раза на дню читают газеты. И не только евреи, но и палестинцы точно так же. И постоянно только и говорят о плохих новостях, взвинчивают себя, многие только из-за этого доводят себя до инфаркта. Просто мания какая-то; вы представить себе не можете. Это Израиль!

Итак, это был Израиль. Аэропорт имени Давида Бен-Гуриона на первый взгляд походил на любой другой аэропорт в любой другой средиземноморской стране: большой, пронизанный светом, жаркий и многолюдный. На второй взгляд Эйзенхардт заметил, что все надписи продублированы на трёх языках: по-еврейски, по-английски и по-арабски. Повсюду солдаты – бдительно держат руку на подвешенном автомате. Либерман в какой-то момент исчез, и людской поток подхватил Эйзенхардта и вынес на контроль, изматывающий нервы своей дотошностью: они всё перевернули в его чемодане вверх дном. А затем толпа вынесла его из здания аэропорта под безоблачное небо Тель-Авива. За решёткой ограждения теснились люди, с ожиданием вглядываясь в каждое новое лицо. То тут, то там раздавались вскрики, и люди бросались друг к другу в объятия прямо через решётку, только и слышно было «шалом» или «салям алейкум», смех и плач радости. Эйзенхардт чувствовал себя посреди этой кутерьмы потерянным.

Потом он заметил бумажную табличку, которую кто-то из встречающих поднял над головой, на табличке была написана его фамилия – правда, с пропущенной буквой «д»: Эйзенхарт. Он двинулся к встречающему. Человек, который держал табличку, оказался морщинистым стариком в поношенных серых брюках, какие были в моде в шестидесятые годы, и в чудовищно-яркой рубашке с пятнами пота под мышками.

Когда Эйзенхардт представился, мужчина кивнул без особого воодушевления, пробормотал своё имя, которое Эйзенхардт не разобрал, и сказал, что ему поручено доставить гостя к мистеру Кауну. Он говорил по-немецки с жёстким восточно-европейским акцентом и вблизи оказался ещё старше.

Они прошли мимо стоянки такси и подошли к машине старика. На ее приборной доске красовалась наклейка с изображением польского флага.

– Вы из Польши? – спросил Эйзенхардт, когда они кружили по широким развязкам посреди пустынного ландшафта, удаляясь от аэропорта.

– Да. Из Кракова. Но я уже давно оттуда.

– Вы хорошо говорите по-немецки.

Лицо старика оставалось безучастным.

– Выучился в концлагере.

Эйзенхардт неловко сглотнул, не найдя, что ответить.