Закрытый клуб - Дэнни Тоби Страница 7

Хозяин приветствовал меня улыбкой на миллион долларов и радушно пригласил в дом.

В гостиной на плюшевых диванах и креслах сидели четверо. Я сразу узнал Джона Андерсона, стипендиата Родса и победителя дебатов в Гарварде. На лекции Бернини я видел его с другого конца аудитории. Вблизи он в точности походил на футбольную звезду выпускного класса с прекрасной спортивной фигурой. Его красота была способна довести до отчаяния. Но школьные футбольные звезды обычно становятся толстыми лысыми продавцами обуви, а мы, ботаники, подрастая, сказочно богатеем. Никто, конечно, не ожидал увидеть в элитном юридическом вузе такого деревенщину, как я, да еще мускулистого и внушительного. Ростом Джон был не меньше шести футов шести дюймов. Его руки, крупные и сильные, небрежно лежали на коленях. Даже сидя он казался выше меня, поэтому я почувствовал себя лопоухим новичком-школьником.

Рядом с Андерсоном сидел жесткого вида мужчина с отвисшими веками. Держа в руке бокал вина, он впился в меня глазами стервятника. Словно прочитав мои мысли, Найджел прошептал, ухмыльнувшись:

— Деннис Boy. Он никогда не спит. Работает над книгой и никому не говорит, о чем она.

— Думаешь, напишет? — Впервые за вечер я улыбнулся.

— Ну, ему двадцать семь, его последний роман получил премию Кушмана, так что думаю — да, что-нибудь напишет.

Моя единственная публикация в безвестном заумном журнале вдруг показалась мне вовсе не такой важной, несмотря на слова Бернини.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я обвел глазами собравшихся. Я еще не видел Дафну Гудвин так близко. Ее глаза сверкали ярче, чем на лекции, — мне сразу вспомнилась аквамариновая прозрачная океанская вода в рекламных туристических брошюрах. Светлая кожа цвета мягкого желтоватого песка, на губах помада сочного сливового тона… Дафна отвела глаза.

— Давай-ка нальем тебе выпить. — Найджел обнял меня за плечи.

Разговор за обедом потряс меня. Никогда не слышал, чтобы люди так перескакивали с одной темы на другую.

— Конечно, проституцию надо легализовать, — горячилась Дафна. Щеки у нее разгорелись, и она жестом показывала сидевшим вокруг ватсонам, что это элементарно.

— Чепуха, — парировал Джон. — В здоровом обществе не допустят эксплуатации людей.

— Так, прекрасно. Представь одинокую миллионершу пятидесяти лет. Ей нравится секс, она хороша в постели и вот решает превратить это в бизнес и извлекать из него прибыль. Ее что, эксплуатируют?

— Нет, конечно. Ты сама сказала, она миллионерша.

— Значит, ты не против проституции, ты против бедности. Аналогичным образом ты можешь возражать против угольных шахт и разных потогонок, в проституции как таковой ты проблемы не видишь.

— Неверно. Я считаю, что и твоей миллионерше нельзя позволять быть проституткой.

— Отчего же?

— Не все измеряется деньгами. Есть бесценные, высокие вещи. Нельзя платить за секс, не унижая любовь.

— Ну а как же врачи исцеляют за деньги? Это благородно. Тебя послушать, они не должны брать гонорар за лечение! А учителя? Священники? По-твоему, зарабатывать на жизнь могут только люди сомнительных занятий?

— Нет, но… — Джон огляделся в поисках помощи, но все смотрели на Дафну, которая подалась вперед для решающего удара. Ее волосы слегка растрепались, а неистовые голубые глаза метали искры.

— Позволь сказать тебе, что, по моему мнению, сейчас происходит. Ты против проституции, потому что в глубине души считаешь женщин слабым полом.

— Что? — возмутился Джон. — Ерунда! Я ничего подобного не говорил.

— Вот как? Сперва ты нападаешь на проституцию, потому что она унижает бедных. Мы разобрали этот аргумент. Ты говорил, что мы дискредитируем любовь. Это мы тоже отмели. А теперь ответь, кому ты больше сочувствуешь — проститутке мужского или женского пола?

Джон, посмотрев на нее, пожал плечами. Дафна повернулась ко мне.

— А ты, Джереми? — Она впилась в меня своими необыкновенными глазами. — Кого тебе больше жалко — мужчин или женщин, занимающихся проституцией?

Я растерялся. Ее взгляд парализовал меня.

— Обоих, — солгал я.

— Неужели?

— Да.

— Тогда непонятно, почему ты покраснел, — отрезала Дафна и отвернулась.

Я понял, что все это время не дышал, и судорожно втянул немного воздуха, стараясь не отключиться и не упасть головой в суп.

Тронув качающиеся створки двери, вошел Найджел с подносом стейков, вымоченных в красном вине и приправленных чесноком. В комнату вполз белесый кухонный чад.

— На этой неловкой ноте… — засмеялся он, ставя поднос. — Давайте поедим.

Через несколько минут Стервятник Деннис придал дискуссии новое направление.

— Определению брака тысячи лет, это краеугольный камень западной цивилизации, и нечего подрывать основы, — говорил он, тыча вилкой в собеседников.

— Отчего же? — возразил Найджел. — Определения меняются. «Гражданин» раньше означало «белый человек, владеющий собственностью». Жизнь внесла свои коррективы, верно?

— Брак подразумевает союз одной женщины и одного мужчины, — отрезал Деннис. — И избавь меня от политкорректного признания моей вины за прошлое.

— А раньше брак подразумевал союз мужчины и женщины одной расы, — подала голос Дафна. — Это определение тоже изменилось.

— Тут вопрос равенства, — сказал Найджел. — Гомосексуальные пары должны иметь те же права, что и традиционные. Точка.

— А дальше что? — вскинулся Деннис. — Полигамия? Инцест? Сожительство с животными? Ты вступаешь на скользкий путь. Где-то надо поставить предел.

— Но, — тихо начал я, даже не сознавая, что вступил в разговор, — по вашей логике, придется запретить и традиционный брак, так как по аналогии с ним могут возникать гомосексуальные союзы.

Деннис замер. Он глядел на меня секунду, моргая, перевел взгляд на Дафну и снова на меня. Бросил вилку.

— Все равно нечего шутить с основами, — буркнул он.

— Браво! — крикнул Найджел и зааплодировал, глядя на меня.

На мгновение Дафна улыбнулась мне.

Через час на столе остались пустые тарелки и винные бутылки. Деннис и Найджел азартно спорили о каком-то фильме, которого я не видел. На другом конце стола негромко разговаривали Джон и Дафна. Сперва они, стипендиаты Родса, вспоминали Оксфорд — любимые бары и профессоров, с которыми поддерживают отношения, но сейчас беседа стала совсем тихой, и я не слышал, о чем идет речь.

Я в приятном опьянении рассматривал мигающие огоньки свечей на столе и раздумывал над наиболее интересным выводом вечера: Джон Андерсон вовсе не так уж умен. Не поймите меня превратно, в любом другом юридическом университете он стал бы звездой своей группы, но сейчас, в часы споров за едой и вином, Джон в основном молчал, а заговаривая, не успевал мыслью за остальными. Я гадал, какой процент успеха Джона — первенство в дебатах и оксфордские приключения — принадлежит его физической форме, легкому характеру и исключительному шарму, а что следует отнести на счет реальных поступков и слов. Может, Джон Андерсон — высшее существо, которое уже готовят к роли красивого бездумного политикана, окруженного командой спичрайтеров, аналитиков, стилистов и специалистов по опросу общественного мнения? Мне вспомнился Ламар и пустоголовые популярные жеребцы, правившие бал в школе. Все как с Джоном Андерсоном: что бы они ни натворили и ни сморозили, априори становилось круто, поскольку это сказали или сделали они. Вино действовало все сильнее, разговоры за столом слились в неясный убаюкивающий гул. Мыслями я вернулся к школе и впервые за много лет вспомнил об Эми Кэррингтон.