Питер Пэн должен умереть - Джон Вердон Страница 69

Подобная скудость образа мыслей и нищета чувств объяснялись, судя по всему, самим здешним окружением – нервным, тесным и бесцветным. В Гурни оно порождало лишь одно желание: бежать отсюда. Он ощутил это желание, едва дорос до понимания того, что «Бронкс» и «весь мир» – отнюдь не синонимы.

Бежать. Слово это мгновенно потянуло за собой образ, чувство, ощущение из доподростковых лет – ту редкую радость, что испытывал он, мчась со всей скоростью, какую только мог выжать, на своем английском гоночном велосипеде. Ветер в лицо, шелест шин по асфальту – мимолетное чувство свободы.

И вот теперь он ехал через Бронкс, чтобы побеседовать с Малькольмом Кларетом.

Все-таки позволил себя уговорить. Занятно: ведь и прошлые две встречи с Кларетом разворачивались по тому же сценарию.

Когда ему было двадцать четыре, первый его брак разваливался, а Кайл только-только вышел из пеленок, жена предложила вместе сходить к психологу. Не ради спасения брака. Тут она уже сдалась, видя, что Гурни твердо решил связать жизнь с низкооплачиваемой полицейской работой, которую она считала напрасной растратой его интеллектуальных способностей и (как подозревал Гурни, второй аргумент был гораздо важнее) его потенциала зарабатывать на каком-нибудь ином поприще. Нет, с точки зрения Карен, цель терапии заключалась в том, чтобы сгладить острые углы в самом процессе развода, сделать его более осознанным. И, надо сказать, метод сработал. Брак этот с самого начала был вопиющей ошибкой, но в момент его распада Кларет оказал на Гурни и Карен весьма благотворное, успокаивающее и вразумляющее влияние.

Второй раз Гурни общался с Кларетом шесть лет спустя, после смерти Дэнни, их с Мадлен четырехлетнего сына. Реакция Гурни на это ужасное событие – то тихая агония, то апатия, то неспособность говорить, полный уход в себя – побудила Мадлен, чье не менее глубокое горе выражалось более открыто, уговорить его на терапию.

Он согласился, не сопротивляясь, но и не питая никаких надежд, и три раза встречался с Кларетом. По его ощущениям, встречи эти не помогли справиться с проблемой, и после трех визитов он ходить перестал. Однако некоторые наблюдения, высказанные Кларетом, пронес через годы. Одним из качеств, которые Гурни ценил в Кларете, было то, что тот серьезно и вдумчиво отвечал на вопросы, честно высказывал свои мысли и не играл ни в какие психологические игры. Кларет не принадлежал к тому невыносимому племени психотерапевтов, любимым ответом которых на жалобу клиента служит дежурная фраза: «И что вы по этому поводу чувствуете?».

Переезжая небольшой мост, ведущий в обособленный мирок Сити-Айленда со всеми его причалами, ремонтными доками и рыбными ресторанчиками, Гурни размышлял о Кларете и пытался представить, сильно ли тот изменился за прошедшие годы, как вдруг на него живо нахлынуло давно осевшее воспоминание.

В том воспоминании они с отцом шли по этому самому мосту летним субботним днем – давным-давно, более сорока лет назад. На мосту, вдоль всего тротуара стояли рыбаки – полуголые, без рубашек, загорелые и вспотевшие под жарким августовским солнцем. Он так и слышал, как повизгивают катушки, когда они широким взмахом руки забрасывают удочки в волны прилива и огромные крючки с наживкой и грузилами, описав широкую дугу, уходят под воду. Вокруг сверкало солнце – на воде, на катушках из нержавейки, на хромированных бамперах проезжающих автомобилей. Рыбаки относились к делу серьезно – всецело отдавались своему занятию, подергивали удочки, выбирали слабину, следили за течением. Они казались Гурни существами из другого мира, загадочного и недоступного. Отец его не мог похвастать загаром, никогда не ходил без рубашки, не стоял в одном ряду с другими мужчинами вдоль перил, вообще ничем не занимался вместе с другими. Он не был любителем подобных развлечений, и уж тем более – рыбаком.

Впрочем, в шесть-семь лет, когда они с отцом чуть ли не каждую субботу отправлялись на эти трехмильные прогулки от квартирки в Бронксе до моста на Сити-Айленд, маленький Гурни не смог бы облечь это ощущение в слова, но вся беда была в том, что отец таким и казался ему – никаким. Даже на этих совместных прогулках он оставался леденящей загадкой – тихий, скрытный человек без каких бы то ни было явственных интересов. Человек, никогда не вспоминающий прошлое и не проявляющий ни малейшего интереса к будущему.

И вот теперь, паркуя машину в узком тенистом переулке перед стареньким, обитым вагонкой домом Малькольма Кларета, Гурни испытывал то же чувство, что всегда накатывало на него при мысли об отце, – пустоту и одиночество. Силясь отогнать эти непрошеные ощущения, он подошел к двери.

Он, безусловно, ожидал, что по сравнению с сохранившимся у него в памяти образом семнадцатилетней давности Кларет будет выглядеть старше – возможно, он чуть поседел или полысел. Но Гурни оказался совершенно не готов увидеть усохшего, словно бы съежившегося, ставшего ниже ростом старика, который встретил его в необставленной прихожей. Только глаза казались прежними – кроткие голубые глаза со спокойным, внимательным взглядом. И мягкая улыбка – она тоже не изменилась. Собственно говоря, именно эти две черты, самые характерные для Кларета, человека мудрого и уравновешенного, с годами стали лишь более выраженными.

– Заходите, Дэвид.

Хрупкий врач указал на тот самый кабинет, где Гурни уже бывал много лет назад – похоже, эта комната вместе с фойе некогда служила закрытой верандой.

Гурни вошел и огляделся, потрясенный тем, каким знакомым вдруг показалось ему это крохотное помещение. Коричневое кожаное кресло, на котором время оставило куда меньший отпечаток, чем на самом Кларете, стояло на прежнем месте, развернутое к двум креслам поменьше – оба, судя по всему, за эти годы были обиты заново. В центре образованного креслами треугольника размещался коротконогий столик.

Кларет и Гурни уселись на те же места, где сидели во время бесед, последовавших за гибелью Дэнни. Кларет опустился в кресло с видимым трудом.

– Перейдем к делу, – произнес он своим безыскусным, но мягким тоном, обходясь без вступлений или предваряющих прием светских бесед. – Я вам расскажу, что мне сообщила Мадлен. А вы потом скажете, что из всего этого считаете правдой.

– Конечно.

– Она мне сказала, что за последние два года вы трижды оказывались в ситуациях, когда вас могли убить. Оказывались совершенно сознательно. Во всех трех случаях дело кончалось тем, что на вас направляли оружие. В одном – в вас несколько раз выстрелили, в результате чего вы впали в кому. Она считает, что, возможно, вы много раз подвергали себя такому же чрезвычайному риску, не рассказывая об этом ей. Она знает, что работа полицейского очень опасна, но полагает, что вы эту опасность сами ищете.

Кларет помолчал – должно быть, наблюдая за реакцией Гурни, ожидая какого-то ответа.

Гурни смотрел на низкий столик между ними, машинально отмечая на нем множество потертостей от подошв – вероятно, клиенты имели привычку забрасывать туда ноги.

– Что-нибудь еще?

– Она этого не говорила, но, похоже, она очень испугана и расстроена.