Зеркальная страна - Кэрол Джонстон Страница 66

Я приезжаю слишком рано. Сижу за рулем старенького «Гольфа» Вика, наблюдаю через залитое дождем стекло, как заполняется парковка. В глаза словно песку насыпали – они болят от недосыпа и новой разновидности бесщадной тоски, которая поселилась у меня в груди. От нее мне никак не удается избавиться. Я не могу притвориться, что ее не существует. Она отняла все, что поддерживало меня, помогало жить во время суда и двух месяцев после него, – мой гнев, боль, жажду мести и справедливости. Теперь все это превратилось в ничто. Высокая скала рассыпалась в прах, и ее смыло море.

Тюрьма выглядит современно и даже стильно, совсем не так, как я себе представляла. Вместо узких бойниц и мрачных башен Шоушенка – двухэтажное здание из светло-бежевого песчаника с большими окнами и серыми глянцевыми буквами над вращающейся дверью: «Тюрьма строгого режима Шоттс».

Я нервничаю, у меня сводит живот от страха, зато впервые за долгое время голова очень ясная. Уже две недели, как я бросила пить. В сентябре я каждое утро начинала с водки, чтобы заставить себя выдержать очередной день на процессе «Корона против Маколи», который слушался в Суде номер девять Высшего уголовного суда Шотландии. Обычно заканчивалось тем, что я пила в одиночку, закрыв шторы, хотя случались и проблески решимости. И за каждым из таких дней – репортеры, камеры, взгляды, шепот, интимные подробности, Росс – следовали длинные периоды полного беспамятства. Знакомые фантазии составляли мне компанию в темноте, и я убеждалась, что суд – просто очередной сон, еще одно место в каменных застенках Зеркальной страны.

Я напилась и в тот день, когда жюри присяжных из семи женщин и восьми мужчин наконец вынесло вердикт. В здании суда было настоящее пекло, публики набилось столько, что яблоку негде упасть. Я спряталась ближе к последним рядам, но Росс меня заметил сразу. Он выглядел таким уставшим и осунувшимся, что я возненавидела себя за всколыхнувшуюся жалость и тоску по нему…

Я едва услышала, как большинством голосов присяжные признали Росса виновным в убийстве Эл, зато до меня отчетливо донесся его отчаянный, протяжный вопль. В зале заседаний воцарился хаос, и Рэфик потащила меня прочь от любопытных зрителей и репортеров.

Закрываю глаза. Не знаю, как выдержу все это, как встречусь с ним лицом к лицу. Вспоминаю его ужасный вопль, пытаюсь быть храбрее, сильнее, лучше… Увы, я разучилась лгать самой себе.

Снова достаю из кармана потрепанное, измятое письмо, с которым не расстаюсь. На конверте почерком Эл написано «Кэт». Оно пришло спустя два месяца после вынесения приговора Россу. Через два дня после того, как Вик прислал мне эсэмэску и спросил новый адрес. На свои скудные сбережения я сняла комнатку на окраине Лейта, потому что каждый день среди зеленых лужаек, старых яблонь, серых облицовочных кирпичей и георгианских окон с решетками, медных колокольчиков, красных дверей и золотистого света превращался в пытку, причем пытку желанную, как токсичные любовные отношения или фантастический мир, населенный чудовищами и призраками. Впервые закрыв изнутри дверь съемной комнатки и сев на продавленную кровать, я расплакалась от облегчения.

Вынимаю письмо из конверта и подхватываю выпавший клочок бумаги, смотрю на первую и последнюю строчку: «Дорогая Кэт» и «С любовью, Эл», а между ними – ужасные слова. Когда я открыла письмо, внутри была записка от Вика: «Она велела мне не читать, так что не знаю, поможет ли это тебе или сделает только хуже. Вик».

3 апреля

Дорогая Кэт!

Это мое последнее письмо. Мне следовало написать тебе раньше, но я не знала как. Теперь откладывать дальше уже некуда.

Я солгала. Я лгала тебе слишком много раз – гораздо больше, чем следовало. Но знай, я шла на это только ради тебя.

Сейчас я действительно говорю правду…

Я смотрю на машины, на людей, на размытые бежевые и серые краски, открываю бардачок и кладу письмо внутрь. Моя тоска тяжела и жестока, однако чувство ответственности гораздо хуже, и страх – не серебристый, а черный и густой, как застывающий гудрон. Раньше я думала, что люди, застрявшие в подвешенном состоянии, продолжают жить по привычке, потому что это легче, чем сдаться. Теперь же я знаю: у них просто нет других вариантов, нет выхода. Начинается прилив, и все, что ты можешь, – держаться на плаву и ждать, когда он уйдет.

Я беру клочок бумаги и кладу в карман джинсов. Открываю дверцу машины, выхожу. Передо мной гладкие каменные стены и широкие окна.

Дальше откладывать нельзя!

* * *

Я стараюсь не смотреть ни на служащего, проверяющего мои документы, ни на свои дрожащие руки, когда сдаю телефон и сумочку в камеру хранения, ни на охранника, когда прохожу через металлодетектор и соглашаюсь на личный досмотр. Зона ожидания для посетителей находится на втором этаже; я сажусь и опускаю взгляд на ковер нейтрального цвета. Наверное, никто все равно не знает, кто я такая или кого пришла навестить.

Приговор Росса вызвал большую шумиху. Его даже показывали по телевизору. Я смотрела одна, сидя дома в темноте, а в дверь ломились репортеры. Голос судьи напомнил мне мамин: высокий, раздраженный, безапелляционный.

«Мистер Росс Маколи, присяжные большинством голосов признали вас виновным в жестоком убийстве своей жены, Эллис Маколи. После нескольких месяцев или даже лет физического и психического насилия над ней вы тщательно спланировали и совершили убийство, которое пытались выдать за несчастный случай на воде. Я полагаю, что вы продемонстрировали умысел и проявили изрядное хладнокровие. Также я полагаю, что вы надеялись получить от ее смерти финансовую выгоду. Вы заявили о своей невиновности, в содеянном не раскаялись. Учитывая эти отягчающие обстоятельства, о смягчении участи речи быть не может. В силу вышесказанного я приговариваю вас к пожизненному заключению за убийство Эллис Маколи».