Жестокое и странное - Патрисия Корнуэлл Страница 65

– Он хотел задать мне массу вопросов, – ответила я.

– О чем?

– Зачем тебе подробности?

Она перевела свой взгляд с моего лица на стопку финансовых документов, потом на блокнот с моей неразборчивой писаниной.

– Неважно зачем, если ты явно не расположена мне рассказывать.

– Это сложно, Люси.

– Ты всегда говоришь «это сложно», когда хочешь, чтобы я отстала, – сказала она и, повернувшись, пошла из кухни.

У меня было такое ощущение, словно мир вокруг меня рушился и люди в нем напоминали сухие зернышки, которые ветер раздувал в разные стороны. Когда я наблюдала за родителями с детьми, я любовалась гармонией их взаимоотношений и втайне боялась, что сама была обделена инстинктом, которому невозможно научиться.

Я нашла племянницу у себя в кабинете перед компьютером. На экране были столбики цифр в сочетании с буквами алфавита. Она что-то считала и писала карандашом на миллиметровке и даже не подняла глаз, когда я подошла к ней.

– Люси, я знаю, что у твоей матери было много мужчин. Они то появлялись в вашем доме, то исчезали. Я прекрасно понимаю, каково было от этого тебе. В этом доме все иначе, и я – не твоя мать. Тебе не надо с опаской относиться к моим коллегам и друзьям мужского пола. И не стоит заниматься поисками улик, указывающих на то, что здесь был какой-то мужчина. У тебя не должно быть оснований подозревать меня в определенных отношениях с Марино, Уэсли или кем-то еще.

Она не отвечала.

Я положила ей на плечо руку.

– Возможно, я не являюсь той неотъемлемой частью твоей жизни, какой мне хотелось бы быть, но ты для меня значишь очень много.

Она стерла какую-то цифру и стряхнула бумажку.

– Тебя могут обвинить в совершении преступления? – спросила она.

– Ну конечно нет. Я не совершала никаких преступлений.

Я нагнулась к монитору.

– Ты сейчас видишь перед собой «гексадамп», – пояснила она.

– Да, ты права. Это иероглифы.

Поставив руки на клавиатуру, Люси стала перемещать курсор, попутно объясняя:

– Сейчас я пытаюсь найти точное положение идентификационного номера, который является единственным определителем. У каждого человека в этой системе есть идентификационный номер, и у тебя тоже, поскольку и твои отпечатки находятся в АСИОП. На языке четвертого поколения, например SQL, я могла бы запросить колонку названий. Но здесь – технический и математический язык. Здесь нет колонок названий, здесь только позиции в структуре записи. Другими словами, если бы я хотела поехать в Майами, на SQL я бы просто сообщила компьютеру, что хочу ехать в Майами. Но здесь, в шестнадцатеричной системе, мне придется сказать, что я хочу отправиться на позицию которая на столько-то градусов севернее экватора и на столько-то градусов восточнее нулевого меридиана.

Так что, продолжая географическую аналогию, я вычисляю долготу и широту идентификационного номера, а также номера, указывающего на тип записи. Затем я могу записать программу, чтобы найти любой идентификационный номер, где запись второго типа, то есть удаление, или третьего типа – корректировка. И я буду пользоваться этой программой, работая со всеми пленками.

– Ты предполагаешь, что если с записями не все в порядке, значит, кто-то менял идентификационный номер? – спросила я.

– Ну, скажем, было бы гораздо проще что-то сделать с идентификационным номером, чем с самими отпечатками. Это, собственно, все, что и есть в АСИОП, – идентификационный номер и соответствующие отпечатки. Имя человека, его данные и сведения о нем находятся в компьютеризованной криминальной информации, которая хранится в ЦБКД, Центральном банке криминальных данных.

– Насколько я понимаю, записи в ЦБКД соответствуют отпечаткам в АСИОП по идентификационным номерам, – сказала я.

– Точно.

Когда я ложилась спать, Люси еще продолжала работать. Я тут же уснула и проснулась в два часа ночи. До пяти утра мне не спалось, а меньше чем полчаса спустя меня разбудил будильник. Еще не рассвело, когда я уже была в пути, направляясь к центру города и слушая сводку новостей по местной радиостанции. Диктор сообщал, что полиция допросила меня и я отказалась отвечать на вопросы, касающиеся моих финансовых документов. Он продолжал, напомнив, что Сьюзан Стори положила на свой счет три с половиной тысячи долларов всего за несколько недель до ее убийства.

Приехав в офис, я еще не успела снять куртку, как позвонил Марино:

– Этот идиот мэр не умеет держать язык за зубами, – с ходу заявил он.

– Определенно.

– Черт, простите.

– Это не ваша вина. Я знаю, что вам приходится ему докладывать. Марино замялся.

– Мне нужно узнать у вас насчет вашего оружия двадцать второго у вас нет, так ведь?

– Вам все известно об имеющемся у меня оружии. У меня «рюгер» и «смит-вессон» И если вы расскажете об этом мэру Канингэму, уверена, что через какой-нибудь час я услышу это по радио.

– Док, он хочет, чтобы вы отдали их в лабораторию огнестрельного оружия.

Поначалу я решила, что Марино шутит.

– Он считает, что вы сами должны быть заинтересованы в том, чтобы отдать их на проверку, – добавил он. – Он уверен, что это замечательная мысль – продемонстрировать безотлагательно, что пули, извлеченные из Сьюзан, мальчика Хита и Донахью, не могли быть выпущены из вашего оружия.

– Вы говорили мэру, что мои револьверы тридцать восьмого калибра? – спросила я, чувствуя нарастающее негодование.

– Да.

– И ему известно, что из тел извлекли пули двадцать второго калибра?

– Да. Я сто раз повторял ему одно и то же.

– Хорошо, тогда спросите его от моего имени, не известен ли ему переходник, при помощи которого из револьвера тридцать восьмого калибра можно стрелять пулями двадцать второго. Если да, то пусть он представит на него соответствующий документ к следующему заседанию Академии судебной медицины.

– Не думаю, что мне стоит ему так говорить.

– Это какое-то политиканство, дешевые штучки. Здесь нет никакого рационального зерна.

Марино промолчал.

– Послушайте, – спокойным голосом сказала я, – закона я не нарушала. Я не собираюсь никому представлять ни свои финансовые документы, ни оружие, ни что бы там ни было еще до тех пор, пока не получу соответствующего официального уведомления. Я понимаю, что вы должны выполнять свою работу, и хочу, чтобы вы выполняли именно свою работу. И еще я хочу, чтобы меня оставили в покое, чтобы и я могла делать свою работу. У меня на очереди три вскрытия, и Филдинг уезжает на заседание суда.

Однако мне не суждено было быть оставленной в покое, и это стало ясно, когда я, завершив свой разговор с Марино, увидела у себя в кабинете Роуз. У нее было бледное лицо и в глазах – испуг.