Пир плоти - Кит МакКарти Страница 65

Но торопить Стефана было бесполезно. А может быть, он нарочно дразнил Джонсона или просто тянул время?

Подумав, Стефан изрек:

— Да, точно, он задержался.

Джонсон сразу почувствовал неискренность в его тоне. То ли Стефан откровенно врал, то ли говорил не всю правду. Но выяснить это Джонсон не успел, так как появилась миссис Либман с подносом.

Чай полностью оправдал худшие опасения Джонсона, оказавшись темно-коричневым горьким на вкус продуктом неизвестного происхождения, и никакое количество молока не могло довести его до нормального состояния. Мало того, миссис Либман решила угостить их бисквитами с джемом — очевидно, любимым лакомством ее сына, центра ее вселенной. Джонсон отказался от сомнительного удовольствия попробовать эти малоаппетитные сласти и попивал свой чай, стараясь подавить дрожь и приняв довольный и любезный вид.

И все это время Стефан больше не казался Джонсону робким маменькиным сынком. Под тем, как он внешне подчинялся материнской опеке, проглядывало что-то иное, темное. Если раньше бывший полицейский видел в молодом человеке лишь невыразительную пустоту, смиренное исполнение навязанной ему роли избалованного вечного ребенка, то теперь он чувствовал в нем хитрую расчетливость. Стефан пользовался любовью матери и наслаждался своим притворством.

И это означало, что он вовсе не был наивным ягненком.

И что он, возможно, знал гораздо больше, чем рассказал.

Вытерпев минут двадцать, Джонсон наконец откланялся. Миссис Либман вышла проводить его. Пропустив женщину вперед, Джонсон остановился на пороге оранжереи и оглянулся.

Стефан с примерным видом читал книгу.

* * *

Софи Штернберг-Рид поймала Айзенменгера в тот момент, когда он вернулся с чрезвычайно утомительного семинара по урологии. Полуторачасовые демонстрации несметного количества похожих друг на друга мочевых пузырей с раковыми опухолями перед аудиторией начинающих хирургов, не проявлявших должного интереса к этим столь необходимым каждому мужчине предметам, всегда изматывали доктора, но сегодня он устал даже больше, чем обычно. Возможно, это объяснялось тем, что пузырей было необыкновенно много — целых сорок семь штук, — возможно, его мигренью, но он подозревал, что, скорее всего, просто-напросто не выспался.

А не выспался он не потому, что провел ночь в спальне для гостей, а потому, что всю ночь с ним была Тамсин.

Утром дверь их с Мари супружеской спальни оказалась запертой, и он не стал стучать или окликать жену, чтобы узнать, дома она или нет. Он просто умылся, оделся и ушел.

— Что случилось, Софи?

— Можно поговорить с вами?

Девушка выглядела еще более напуганной и угнетенной, чем обычно. Как было известно Айзенменгеру, утром Рассел публично высказался в том духе, что она больше напоминает кролика, нежели человека, с той лишь разницей, что кролик умнее.

У Айзенменгера не было ни времени, ни сил на то, чтобы вникать в проблемы хорошенькой, но безнадежно глупой Софи Штернберг-Рид с ее двойной фамилией и единственной извилиной в мозгу.

— Да, конечно. Пройдемте в мой кабинет.

Девушка последовала за ним и нервно присела на краешек стула, терпеливо ожидая, пока доктор выгрузит принесенные препараты. Только после этой процедуры Айзенменгер тоже опустился на стул.

— Если это насчет утреннего выступления Рассела…

— Нет, — покачала она головой. — По крайней мере, это не главное.

Тут он догадался:

— Тогда, мне кажется, я знаю, о чем вы хотите поговорить…

Софи восприняла слова Айзенменгера с довольно растерянным видом, но в этом не было ничего необычного — это было ее всегдашнее состояние.

— …О том, что произошло раньше… Софи, если вы хотите подать жалобу, я готов поддержать вас, — продолжил доктор.

До девушки наконец дошло, что он имел в виду, и она широко открыла глаза, а затем и рот.

— О боже! Я не подозревала, что вы знаете об этом! Но откуда?..

Ее смущение передалось и самому Айзенменгеру. В замешательстве он признался:

— Белинда приходила ко мне посоветоваться насчет этого. Она сочла необходимым что-нибудь предпринять. — И поскольку Софи все еще оставалась в ужасе, он добавил: — Она действовала из лучших побуждений, хотела помочь вам.

Лицо девушки неожиданно сморщилось и вместо шока и удивления изобразило обреченность и подавленность.

— О, знаете, теперь это не имеет значения. Я подала заявление об уходе.

Теперь наступила очередь удивляться Айзенменгеру.

— Подали заявление? Из-за Рассела? Но нельзя же так сразу пасовать перед ним!

— Может быть, так будет лучше. Из меня, очевидно, не получится гистопатолог. А вы как считаете?

Айзенменгер хотел что-то соврать, но Софи глядела на него так доверчиво, что обманывать ее было бы жестоко. Опустив глаза, он произнес:

— Возможно, вы и правы.

Она тяжело вздохнула, как будто ответ доктора убил в ней последнюю надежду.

— Я передала заявление в отдел по работе с персоналом, а копию положила ему на стол. Потом решила, что надо сказать вам.

Айзенменгер хотел было поблагодарить девушку за доверие, но тут открылась дверь и в кабинет без стука решительным шагом вошел Рассел. Он никогда не утруждал себя соблюдением этикета, но на этот раз буквально ворвался в кабинет, так что распахнутая дверь с грохотом отлетела в сторону, словно испугавшись профессора.

Вид у Рассела был злобный, но это ничего не говорило о его настроении, поскольку злоба являлась неотъемлемой чертой его характера. Более точным показателем его состояния могла служить жестикуляция. Рассел, по-видимому, ожидал застать Айзенменгера одного, однако присутствие в его кабинете Софи ничуть профессора не смутило.

— Вы, — обратился он к Софи, — пожалуйста, выйдите. У меня дело к Айзенменгеру. — Столь вежливая форма обращения была крайне необычна для Рассела. Когда Софи со смиренным видом проходила мимо него, он добавил: — Я видел ваше заявление. Впервые за все время, что вы здесь работаете, вы сделали что-то разумное.

Когда дверь за девушкой закрылась, он повернулся к Айзенменгеру:

— Вот что, Айзенменгер…

Но Айзенменгер был уже сыт профессором по горло.

— Удивляюсь, Рассел, что вам доставляет удовольствие вести себя так, словно вы законченный подонок!

Если тот и был шокирован столь откровенным заявлением, то ничем этого не выказал.

— Мне плевать, что вас удивляет, а что нет. Я пришел поговорить о вас и о том, что вы в своих делишках вышли за рамки собственных полномочий…

— Что-что? В каких таких «моих делишках»?

— Когда вы поступали на эту должность, то не потрудились предупредить меня или администрацию школы о том, что будете продолжать работу на ниве судебной медицины.