Простые вещи, или Причинение справедливости - Павел Шмелев Страница 63

Наступило утро, в комендатуре началась работа и о вчерашней сбежавшей еврейке уже забыли. Во вторую ночь Ада решилась покинуть свою норку. Тихо, как кошка, она пробралась в туалет — сильно, до обморока хотелось писать. Потом Адочка жадно напилась воды и вернулась в убежище. Нашла в чьем-то столе две галеты, тихонечко похрустела и, сглатывая слезы, затаилась до следующей ночи.

Еженощно Ада расширяла свое жизненное пространство. Доходила даже до первого этажа, залезала в буфет, в котором всегда можно было поживиться огрызком хлебушка, не обделяя господ офицеров. Она понимала, что если пропадет хоть кусочек масла или умопомрачительно пахнущей колбасы, то возникнут подозрения и здание обыщут с собакой. А это верная смерть.

Адочка представляла себя мышкой, маленькой пугливой мышкой с огромным человеческим телом, которое нужно кормить. Все ее чувства обострились. Девочка научилась видеть в почти полной темноте, слышала, сколько существ находится на втором этаже и сколько на первом. Лежа в камине, ощущала вибрацию стен от входящих в здание обитателей. Днем не спала, боялась, что во сне пошевелится и ненароком себя выдаст. Скоро Адочка научилась различать всех солдат и офицеров комендатуры, хоть никогда их и не видела. Различала по голосам, походке и запаху.

Из-за этого запаха, уже своего, приноровилась мыться и стирать белье в туалете. Самым страшным испытанием был унитазный бачок с ужасно громыхающей цепью — шумно, а сливать надо. Со временем Аду уже невозможно было застать врасплох. По своим внутренним она часам знала, когда под утро придут истопники, работники кухни, а уж охранники, по ночам обходящие этажи, казались ей топающими бегемотами, пропахшими махоркой и порошком от вшей. Человек ко всему привыкает. Ада стала привидением, о котором даже не ходило слухов… В своем пятом классе Адочка еще не учила иностранный язык. И вот сейчас интуитивно, сначала по словам, а затем и по целым фразам начала понимать немецкую речь. Жизнь шла. Несмотря на ежесекундный смертельный риск быть обнаруженной, это была все-таки жизнь. Никчемная жизнь маленького живого существа. Чтобы не сойти с ума, Адочка мысленно разговаривала с родителями и со «знакомыми» немецкими офицерами. Только с Лемке никогда не говорила, боялась, что он почувствует и найдет ее.

Однажды ночью, когда девчушка привычно прокралась в туалет, ее как громом поразило. На умывальнике лежала горбушка хлеба и крохотный кусочек мыла. Это был не офицерский туалет, мыло все приносили свое. Мыло могли и забыть, но хлеб в туалете откуда? О ней кто-то узнал! Ада не притронулась к этому богатству. Вдруг западня? На следующую ночь все повторилось. Будь что будет, взяла и мыло, и хлеб. В конце концов, немцы люди педантичные. Если б что и заподозрили, то не мыльцем бы выманивали, а овчарками. Через неделю девочка поняла, что доброй феей была уборщица, глухонемая тетя Лида. То ли по маленьким мокрым следам, то ли еще как, но тетя Лида догадалась о «привидении». И пошла у Ады жизнь, как у принцессы из сказки — целый кусок хлеба в день, иногда даже с кубиком сахара.

В одно прекрасное утро в комендатуре перестала звучать немецкая речь. Стрельбы или канонады ночью не было слышно, но что-то изменилось. Дом наполнился новыми запахами и звуками. Пахло другой ваксой, другим табаком, а незнакомые люди говорили только по-русски. Ада еще целых три дня сидела в камине, прислушиваясь, а потом решилась выйти из убежища. В истлевшей одежде, висящей клочьями, с огромными черными глазами, седая… Командир артполка майор Воропаев слушал сбивчивый адочкин рассказ и плакал. Шел сорок третий год.

Четырнадцатилетнюю еврейскую девочку Аделаиду вначале отправили в детский дом, а уже в сорок четвертом в интернат под Излучинском. В этом городе она и прожила всю свою жизнь. Закончила техникум, работала библиотекарем. Детей у Ады не случилось — два года, проведенные в холодном каменном мешке, подорвали женское здоровье. Комната в коммуналке, герань на подоконнике, кошка Люся, да соседские дети, вот и все послевоенные десятилетия. А потом, уже на пенсии — маленький домик в деревушке около озера. Ухоженный участок, вкусные груши, колодец меж березок и лайка Рекс, умница, голубые глазки. Все хорошее к Аделаиде вернулось в конце жизни.

И вот через семьдесят лет после войны, в начале мая постучали в калитку. Вежливые, убедительные, с подарками от депутата. Или от министра. От большого человека, в общем. Чаем с облепиховым вареньем напоила, да бумаги какие—то подписала, вроде льготы ей положены, по программе «Дети войны». Да, так и сказали: «Дети войны». Получается, что и крышу подновить можно будет и на дрова останется. А еще через время снова стук. Теперь пришли другие, строгие, от чая отказались. И опять бумаги — дескать, не живете вы тут, выселяем. И один из них… Высокий, сероглазый, в красивой черной форме. Сказал, что исполнитель. Веточку с цветущей яблони сорвал и по сверкающему сапогу похлопал…