Как закалялась жесть - Александр Щеголев Страница 61

Но сначала — фарш! Не целиком же совать туши в камеру сгорания, и не кусками же?! Здесь вам не крематорий. Фарш получаем на кухонном оборудовании «мулинекс» (рубаю в мулинекс, несколько раз повторил Крамской, жмурясь от удовольствия). Сушим в золоулавителе, сжигаем — и готово. Так как объемы небольшие — этот способ наиболее удобен. В течение нескольких часов вполне можно утилизировать 25–40 кг диетического, биологически ценного продукта… (В этой части Крамской особенно возбудился: ведь сколько раз он предлагал Эвглене — поставить установку для сублимации продуктов, а сухой лиофилизированный полуфабрикат скармливать собачкам, добавляя в кашки или делая из него «супер-педигри». Пропадает ведь добро!)

Все вышесказанное касается только мягких тканей. Отдельная история с костями. Даже если остатки останков прокалить в печи, и кости превратятся в пепел, — дым все равно будет вонючим, заметным. На помощь приходят технологии, используемые в приготовлении мясокостной муки. Обрабатываем утилизат ферментными препаратами: слабым раствором соляной кислоты и ацидин-пепсином (пепсин разлагает белки, кислота растворяет соли кальция). Получаем мягкие кости, а также слизь из остатков тканей. В результате кости запросто измельчаются в катковой дробилке.

Вот и все. Бродильные газы сгорают в дымоходе, а при небольших порциях столь специфичного топлива дым почти не прокрашивается…

Зачем чокнутый истопник мне это рассказал? Видимо, гордится своей работой. А еще для того, чтобы я максимально ясно представлял, что меня ждет.

* * *

— …Их хваленый Чикатило пятьдесят три трупа раскидал, а звону было — как будто все пятьсот! — с воодушевлением вещает он. — Или другой наш товарищ — Джумангалиев. Семерых дамочек скушал — всего-то! — а о нем, вишь ли, книги пишут… Вот Саша Спесивцев из Новокузнецка — о! Не меньше сотни душ откупорил. Заставлял своих доноров кушать их же собственное мясцо, а собачка его, водолаз, ничем кроме человечины не питалась. Собачка-то, кстати, до сих пор жива…

Крамской выносит из комнаты-холодильника мешок с мусором — из тех, что ему спускают со Второго этажа, — и вываливает содержимое на секционный стол.

— Вчера подкинули, неохота было разбирать, — поясняет мне.

Да уж, мусор…

— Зачем… разбирать?

— А что, сразу в печь, что ль? Мои мешки, малыш, мое богатство… — пальцами, исполненными нежности, он принимается копаться в расчлененке. — Ну-ка, чем порадуют?

Я догадываюсь: кучка человеческих останков на столе — ни что иное, как Борис Борисович. Тот самый парень с честными глазами, которые так нравились людоеду.

Кстати, пара глаз, как я успеваю заметить, в этой куче наличествует…

— На чем я остановился? — спрашивает Крамской, сортируя субпродукты по одному ему известному принципу. — Да! Если уж сравнивать меня — так с зарубежными коллегами. Педро Монсалве, триста трупов. Луис Гаварито, двести…

— У Эвглены, думаю, побольше наберется, — говорю я.

— Она ж с дочкой! Так что их подвиги на два дели, чтобы по-честному… У меня там сводная таблица есть — в дневнике. Я дневничок веду, приход-расход, ну, для истории… потом покажу…

— А вот в Англии в тюрьме повесился некий Шипман по кличке Доктор Смерть. До сих пор спорят, скольких он отравил, то ли четыреста шестьдесят, то ли четыреста девяносто.

Крамской мрачнеет.

— Да, с этим типом трудно тягаться. Но ведь он только травил, а не кушал? — людоед осматривает результаты своей работы и произносит с отвращением: — Требуха. Опять требуха. Хоть бы что-нибудь приличное оставили … Знаешь, какие в человеке главные деликатесы? Ладони рук, подошвы ног, уши и щеки. Никогда, никогда не оставят! — он пинает пустой мешок ногой.

— Жареные?

— Что?

— Ладони, — говорю я и смотрю на свою руку.

— Сырые полезнее.

— А родителей Эвглены вы тоже сырыми ели?

— Ну что ты, как можно! Копчеными, конечно…

73.

От Руслана остался только мешок мусора, который вынесли в коридор и там бросили. Спускать требуху в подвал Елена не торопилась: у Крамского были сейчас более важные заботы, не стоило мешать мастеру.

По мере того, как очередная партия контейнеров наполнялась, их запасы в кладовке таяли. Такими темпами скоро ни одного не останется, озабоченно думала Елена. Придется ехать в Питер, на «Ленинец»; мать во время допроса дала подходы к тамошним умельцам.

К часу ночи пришли друзья Вадима. Трое. Один, как и Стрептоцид, — будущий врач, студент Первого меда, двое других — студенты-фармацевты. Впрочем, работать по специальности молодым людям не пришлось: их оставили при входе и на телефоне. Подниматься на второй этаж Балакирев им запретил.

Связанный Илья спал внизу, на диванчике Бориса Борисовича. Вот тоже проблема: с этим-то что делать? Отпускать нельзя. Забить на мясо, как бычка? А ведь еще предстоит объяснять генералу Пустовиту исчезновение Руслана… Елена так надеялась на Пагоду, который, как выяснилось, «не понимает, о чем речь». Запаниковал… гниль, крыса, рыгало гнойное… Жаль, что разговор с покровителем не получился. Меры предосторожности (чужая мобила, звонок из автомобиля) — все было зря…

Если честно, Елена пребывала в растерянности.

Однако с утра явятся посредники и прочие клиенты, так что поздно искать виноватого. Колеса конвейера должны крутиться, как завещал великий Форд.

И конвейер крутился…

* * *

Елена недолго выбирала между музыкантом и Сергеем Лю. Можно сказать, не выбирала, настолько это было очевидно. Кого положить на стол раньше? Конечно, китайца! Если состояние музыканта было стабильным, то мамин любимчик мог отбросить копыта в любой момент, — и потерять сортность. Странно, что он вообще протянул столько времени. Гады живучи…

Елена обманывала себя. На самом деле вовсе не деловые мотивы управляли ее выбором, а исключительно личные. Просто ей хотелось совместить грязную работу хоть с чем-то приятным. Просто у нее душа горела на этого подлеца.

И вот именно когда Вадим со Стрептоцидом переправляли Сергея в потрошильню, позвонил Неживой.

— Я вовремя? — энергично спросил он.

— Вы всегда вовремя, — ответила Елена.

Ее ладонь, сжимавшая мобильник, моментально вспотела.

— Очень хорошо ты сказала, очень правильно! Я ведь знал, что вы там еще не спите.

— Из-за того, что свет везде горит?

— Зачем так сложно? Просто — знал, и все. Я вдруг подумал: а не позвонить ли мне моим дорогим женщинам, тем более, что они не спят. Правда, это хорошая мысль?

— Правда.

— Я ведь умный человек?

— Умный.

— Как твои дела?

— Мать пока еще не может с вами поговорить.