Покров-17 - Александр Пелевин Страница 61

И на экране — хмурая, дождливая Москва. Идут худые солдаты-срочники в шинелях и зеленых касках, на них висят мешками бронежилеты, в руках металлические щиты.

Темный зал Дома Советов. Усталые люди в мятых пиджаках зажигают свечи, рассматривают документы фонариками, с ними какие-то мужики в камуфляже и с автоматами.

Октябрьская площадь, забитая пестрой толпой с красными флагами, и снова худые солдаты с железными щитами, и вот красные флаги и железные щиты идут друг на друга. Бьются каски, грохочут дубинки. Люди бегут. Люди падают и кричат. Снова бегут. Снова грохочут дубинки.

Выстрелы.

Хрясь! — лихо врезается в стеклянные двери московской мэрии военный грузовик.

И снова выстрелы.

И высится над Москвой неприступной башней телецентр «Останкино».

Я выключаю телевизор. Но выстрелы не прекращаются.

Что-то гудит и шумит за окном, гудят моторы, и я понимаю, что где-то уже слышал этот звук.

Отдергиваю красные шторы и вижу, что по улице едут танки.

И просыпаюсь от невыносимого зуда: ужасно чешется правая пятка.

Недовольно встаю, потягиваюсь к пятке, чешу ее и понимаю: с ногой что-то не то. Она не должна так выглядеть.

Большой палец правой ноги сильно раздулся в размерах, а остальные срослись вместе.

Моя ступня превращается в копыто.

* * *

26 сентября 1993 года

Закрытое административно-территориальное образование «Покров-17», Калужская область

Утром мы скудно позавтракали рисом с тушенкой. Полковник был хмур и немногословен: то ли он всё не мог смириться с необходимостью доверять Капитану, толи тоже увидел ночью, что происходит с его телом. Спрашивать я не стал. Забавно, что сам Капитан даже не притронулся к еде. Может, он вообще не испытывает потребность в пище, а питается исключительно цитатами Алистера Кроули?

За главного Каменев оставил Серегу. В десять утра мы втроем — я, полковник и Капитан — сели в старый милицейский уазик и выехали с площади. На всякий случай захватили три автомата, кинули их на заднее сиденье.

С самого утра моросил легкий дождь, в воздухе пахло сыростью, в небе повисла унылая серая хмарь. Редкие прохожие — какая-то бабка в потасканном ватнике и сорокалетний мужик, похожий на наркомана, — при виде нашей машины предпочли скрыться в ближайшие заросли. Капитан попросил включить радио. Передавали «Черные крылья» Наутилуса.

Я молчал и смотрел в окно. Однообразные серые панельки с выбитыми окнами и заколоченными подъездами. Заросшие скверы. Автобусная остановка, где никто никого не ждет. Проржавевшие качели на детской площадке. Пустые магазины с разбитыми витринами, убитые временем вывески — «Электротехника», «Книги», «Продукты». Недостроенный ДК Энергетиков. Ресторан «Русалочка», в котором рухнула крыша. Кинотеатр «Звезда», которого даже не видно из-за разросшихся деревьев.

После музыки по радио стали передавать новости. Здание Белого дома по-прежнему блокировано, ночью людей в нем подняли по тревоге, раздавали противогазы. Руцкой выступил с требованием отменить указ о роспуске Верховного совета, немедленно отправить в отставку Ельцина, провести зимой и весной следующего года выборы президента и парламента. Призвал граждан к всероссийской политической стачке на следующий день.

Я вспоминал сон с танками и стрельбой. Тревожился.

Мы миновали центр города, пересекли главный проспект — конечно же, имени Ленина — и въехали в район, который уже частично контролируют боевики «Прорыва». По крайней мере, как пояснили Каменев и Капитан, здесь регулярно случались засады и перестрелки.

— И всё же очень хреновая идея, — говорил Каменев, аккуратно руля и тревожно поглядывая в стороны. — Эти идиоты откроют огонь, как только увидят нашу машину. Мы тут для них как мишень в тире.

— Вряд ли, — сказал Капитан с заднего сиденья. — Насколько я знаю, Старик приказал не стрелять. Они ждут нас. Особенно Тихонова. Да и смысл им теперь стрелять? Нас всего трое, одна машина, может, мы вообще к ним присоединиться собираемся…

Его слова прервала короткая автоматная очередь.

Машину резко занесло вправо, нас сильно тряхнуло, полковник пригнулся и выматерился.

Мы остановились.

— Приказ не стрелять, да?! — в сердцах крикнул Каменев.

Справа, из кустов, и слева, из магазина с разбитыми окнами, бежали в нашу сторону две небольшие группы парней в военном камуфляже и с автоматами.

— Приехали, — сказал Капитан.

Парни в камуфляже взяли машину в окружение, наставили на нас стволы.

— Выходи давай! Руки поднял, вышел из машины! — сказал мне громко один из них, видимо главный в этом отряде.

А потом присмотрелся к моему лицу, взглянул на Каменева, потом на Капитана, и присвистнул:

— Оп-па-а-а…

И повесил автомат на плечо.

— Вы всегда сначала стреляете, а потом говорите «оп-па-а»? — передразнил полковник.

— Жизнь такая, — философски ответил парень и пожал плечами.

А потом включил рацию, висевшую на груди, и сказал:

— Белый, прием. Это Крюк. Скажи Старику, что гости приехали.

За двухэтажным зданием станции растянулся в зеленых зарослях проржавевший товарный состав с пустыми грузовыми контейнерами, за ним — еще один, из цистерн, на одной из которых оборудовали огневую точку с пулеметом. Над поездами стоял пешеходный переход, где засели снайперы и наблюдатели; даже пристроили деревянную башенку.

На площади стояли пять армейских грузовиков, мимо которых сновали туда-сюда бойцы в разномастном камуфляже, в старых советских касках, с «калашами». Закидывали в кузовы ящики, заливали бензин из канистр, копались в капотах. С интересом поглядывали на нас.

Нас привели ко входу на станцию: над облупившейся железной дверью висела покосившаяся надпись «Недельное Главная».

Парень, который назвал себя Крюком, сказал нам стоять и ждать, а сам пошел внутрь.

Спустя пару минут к нам вышел энергичной походкой крепкий, высокий, подтянутый мужчина в черной рубашке, с короткими седыми волосами и в стильных темных очках. Улыбнулся, протянул мне руку, пожал крепко и коротко.

— Я Старик, — сказал он. — Хорошо, что вы пришли. Сегодня будет весело и страшно. Обещаю.

* * *

ПРОПОВЕДЬ СТАРИКА

(расшифровка радиоэфира от 26.09.1993)

Привет, печальные жители Покрова-17. Я Старик, и это моя последняя проповедь вам.

Мы дождались всех, кого могли. Остальные — простите. Вы сами не захотели спастись. Больше мы никого не ждем.

Мы идем на прорыв сегодня по двум причинам.