Край чудес - Ольга Птицева Страница 60

– Бомжи, – успокоила себя Кира, не замечая, что говорит вслух. – Нету там крематория. Просто бездомные греются.

Тряпки жгут, тянут руки к огню. Гадко и грустно, но не страшно. Кира опустилась на одну ступень, потом на другую. Прислушалась. Ничего. Может, только легкий гул от стен. Можно спускаться. Вместе с гарью там собиралась и темнота.

– Просто света нет, – напомнила себе Кира. – Главное, не споткнуться.

Ступени крошились под ногами. Кира то считала их, то сбивалась со счета, замолкала, но тут же принималась считать заново. От темноты еще можно было отмахнуться ржавым гвоздем, а вот тишина гудела в стенах достаточно громко, чтобы признать: этот звук расходился сразу отовсюду, заполнял лестничные проемы и становился все громче. С каждой новой ступенькой, ведущей вниз.

– Мы уже здесь шли, – успокоила себя Кира. – Шли же. Или по другой лестнице. Но шли.

Уверенности не было. Заброшка перекрутилась коридорами и лестницами, и Кира потерялась в ней, напрочь забыв, в какую сторону они шли, куда хотели попасть и зачем. Осталось только одно желание – спускаться, чтобы выйти к самому основанию, а уж там она вспомнит, зачем это все начиналось.

– У меня в кармане крыса, – сказал из темноты Лёнчик, брошенный на полу у ног Маги. – Я нашел ее в лесу.

– Она мокрая и лысая. Я домой ее несу.

Кира шла через прорехи, что оставлял в темноте ее голос, обходила торчащую из ступеней арматуру, раскачивала перила, и те с грохотом валились вниз. Стоило Кире пошатнуться, как бесплотная рука подхватывала ее за локоть. Стоило испугаться, как голову тут же вело и кружило, почти сладко. Совсем не тревожно.

– У меня в кармане крыса, это я ее забил, – не унимался Лёнчик.

– Нет же, ты все перепутал! – засмеялась Кира. – Крыса в кармане, а гвоздь в голове.

И вдруг увидела себя со стороны. Зареванная, с грязными разводами на лице, в пропотевшей одежде, спускается по разрушенной вандалами лестнице, сжимая в руке ржавый гвоздь, украденный у припадочного мальчишки. И ведет с ним беседы. Хотя его нет рядом, он остался в комнате, наглотавшись чужой крови. Так себе картинка, а ей хоть бы хны. Она хохочет. Бубнит себе под нос детские стишки. И идет, сама не зная куда.

«Прямо как дед», – подсказала Кире темнота.

Тот выходил из спальни по ночам, бормотал себе под нос, шел куда-то, упирался в углы и ужасно им удивлялся, а потом начинал вопить, пока мама не включала свет, не обнимала его за плечи, не вела обратно в постель. «А вначале давай-ка тебя умоем, да, пап?» Кира просыпалась еще до того, как дед начинал буянить. Узнавала его по шагам, шаркающим и неровным. Затихала под одеялом и ждала, когда поднимется мама. Тоска и жалость сковывали тело, как сонный паралич. И быстро сменялись стыдом.

Почему Кира ни разу не встала? Почему не пошла на звук, не дождалась, пока мама выведет деда в коридор, не обняла его со второго бока, не помогла дотащить до спальни и уложить, тяжелого, обмякшего, вздрагивающего? Почему ничего не сделала? Нет, сделала, приперлась сюда, чтобы заработать на побег. И даже не сумела в этом признаться.

– Деду нужна сиделка, – соврала она Южину и так разозлилась на себя, что перестала злиться на него.

Лгунья. Трусиха. Предательница. Гвоздь в кулаке налился тяжестью. Можно было сжать его покрепче и воткнуть себе в бедро, пусть одна боль прогонит другую. Только себя Кире тоже было отчаянно жалко. Она спрятала гвоздь в карман, оперлась о перила и постаралась дышать глубоко и медленно, чтобы закипевшие в глазах слезы остыли.

– У меня в кармане крыса.

Это на вдох.

– Я нашел ее в лесу.

Это на выдох.

– Она дохлая и лысая.

Еще один вдох.

– Я домой ее несу.

И долгий шумный выдох, как учили в спортивных роликах, которые смотрел Тарас, пока готовился к армии.

Тарас – вспыхнуло в сознании. И на Киру будто опрокинули ведро холодной воды. Весь этот гипнотический морок темноты и гула, который разносился по стенам, спал, оголяя страшное. Тарас остался наверху. Один, брошенный ею. Зудела кожа, сохранившая тепло его прикосновений – под нижними ребрами и вверх до резинки лифчика, скрывающего грудь. Мурашки бежали по спине и шее до загривка, на котором еще чувствовалась тяжесть его ладони. Нужно было вернуться. Побежать обратно, перескакивая через две ступени. Только никакого «обратно» больше не существовало. Лестница поднималась в никуда. В кромешную темноту и дым. Гарь обволакивала. Оттесняла в подвал. Оттуда тянуло стылой влагой. Кира запахнулась покрепче, тонкий пуховик, выданный ей Тарасом, не пропускал холод к телу, но щеки перестало печь, подсыхал потный лоб.

Как в детстве, если выбежишь из спортивного зала на улицу. Еще разогретый, хохочущий. А духота сменяется свежестью, жара – прохладцей. Это потом будет холодно и мама отругает за сопли. А пока стой на порожке, держи за пухлую ручку маленького Тараса, хихикай тихонечко, пока тебя не загнали обратно.

Ничьей пухлой ручки рядом не было. И большой надежной ладони Тараса тоже. Зато был гвоздь. Кира сжала его в пальцах. Пролет обрывался заваленным выходом на последний этаж, такой холодный и влажный, что сомнений не было: она пришла куда хотела. Прямиком в подвал.

– Эй! – зачем-то крикнула Кира в мерзлую темноту.

В ответ захрустело, заскрежетало с удвоенной силой. Помещение оказалось безразмерным. Настолько большим, что крик потонул в нем. И никто не откликнулся. Только изо рта вырвалось горячее облачко. Кира сделала пару осторожных шагов вглубь и тут же продрогла.

В подвале стоял мороз. Откуда взялся он посреди осени? Почему три месяца солнца снаружи не прогрели воздух внутри? Кира шла на ощупь, одной рукой она опиралась на стену – мерзлую, покрытую инеем, а второй шарила в темноте. Под ботинками похрустывало. Кира наклонилась, ощупала пальцами: лед. Тонкая корочка. В ноябре такая появляется прямо на плитке. По ней скользят осенние туфли. Кира осторожно переступила ногами, попыталась выбраться из лужи, но весь пол оказался сплошной подмерзшей лужей. Бесхозный каток в подвале заброшки.

Кира читала о нем. В тонне статей, раскиданных по сети, кто-то писал, что в подвале ХЗБ можно найти застывшее озеро, а его поправляли, мол, не озеро, дебил, а каток, но и второму обязательно возражали: это не каток, это Лихоборка мерзнет.

Кира прислушалась. Подвал наполняли звуки – кое-где капала вода, скрежетало под потолком, хрустело по углам. Стонов слышно не было. Если Костик и провалился сюда, то звуков он не издавал. Оставался только лед. Повсюду расползался лед. Кира вгляделась в темноту – та прорезалась рассеянным светом. То ли забитое окно, то ли заваленная хламом дверь. Кира пошла на свет. Шаг за шагом, пока дорогу ей не перегородило что-то грузное, прислоненное к стене. Нужно было обойти. Но оторвать пальцы от холодного бетона оказалось страшно. Опустишь руку – и полетишь во тьму. Край, только в другой плоскости, но падение точно такое же – без опоры в никуда.