Дочь палача - Оливер Петч Страница 6

При этом жителям следовало радоваться, что теперь, на одиннадцатый год по прошествии Большой войны, они вообще могли что-то есть. За последние четыре года град уже дважды полностью уничтожил урожай. В мае прошлого года из-за ужасных ливней Лех вышел из берегов и смыл городскую мельницу. С тех пор жителям Шонгау приходилось возить зерно на мукомольню в Альтенштадт, если не дальше, — разумеется, по завышенным ценам. Многие поля в ближайших деревнях оставались невспаханными, крестьянские дома стояли заброшенные. За последние десять лет чума и голод унесли жизни каждого третьего. Те, кто мог, держали дома скотину и выращивали капусту и свеклу в собственных огородах.

Они вышли на рыночную площадь, и Симон бросил взгляд на городской амбар. Некогда склад, над которым разместился зал советов, считался гордостью Шонгау. Когда город был богатым и мог посоперничать с Аугсбургом, здесь останавливались и проезжали влиятельные купцы. Городок, расположившийся на берегу Леха и пересечении старинных торговых путей, был в свое время важным местом перегрузки всевозможных товаров. Война, однако, свела всё на нет. Амбар стоял в запустении, штукатурка обсы́палась со стен, и ворота покосились на петлях.

Шонгау обнищал во времена убийств и грабежей. Когда-то богатый и красивый город в баварской провинции превратился в прибежище безработных солдат и обездоленных. После войны пришли голод, болезни, гибель скота и град. Город был на грани, и Симон не знал, удастся ли вернуть ему прежний облик. Жители, однако, не спешили опускать руки. По дороге из Речных ворот вниз к реке Симон наблюдал, как суетились люди. Возчики вели повозки по крутому склону к рыночной площади, с другой стороны над Кожевенной улицей дымили трубы, а у самого берега копошились женщины с корытами и выплескивали грязную воду в стремительный Лех. Возвышаясь на горе́ над рекой и лесами, Шонгау, казалось, устремил исполненный гордости взгляд в сторону Аугсбурга, своего старшего и более сильного побратима. Симон невольно улыбнулся. Нет, этот город не опустится на колени. Жизнь продолжалась всем смертям назло.

Внизу у пристаней собралась большая толпа. Симон услышал тихую болтовню, и среди них неумолчные жалостливые крики мужчины. Лекарь пересек мост и свернул в сторону складов, примыкающих к причалу. Он с трудом протолкался сквозь толпу и оказался в самом ее центре.

На мокрых досках сидел, склонившись над окровавленным телом, возчик Йозеф Гриммер. Его широкая спина загораживала Симону весь вид. Он положил руку на плечо Гриммеру и почувствовал, как его сотрясает дрожь. Лишь через некоторое время мужчина заметил за собой лекаря и обратил к нему залитое слезами мертвенно-бледное лицо. Срывающимся голосом он, словно проклятие бросил в лицо Симону, выдавил из себя:

— Вот что они сделали с моим сыном! Закололи, как свинью! Я до них доберусь, уж я с ними поквитаюсь!

— С кем? — тихо спросил Симон, но возчик снова отвернулся с рыданиями к ребенку.

— Он про аугсбургских кучеров, — пробормотал кто-то рядом с ним. Симон понял, что Гриммер состоял в гильдии извозчиков.

— В последнее время с ними вечно споры не утихали, потому что им приходится передавать нам грузы, — продолжил собеседник. — Они говорят, мол, мы присваиваем часть товара. Йозеф повздорил с ними там, в «Звезде».

Симон кивнул. Ему самому довелось вправить несколько носов после той драки. Штрафам числа не было. Однако взаимная ненависть извозчиков Аугсбурга и Шонгау лишь возросла. Согласно старинному указу герцога, аугсбургские перевозчики доставляли товары из Венеции или Флоренции только до Шонгау, дальше ответственность переходила к местным. Транспортная монополия, словно бельмо на глазу, не давала аугсбургцам покоя.

Симон осторожно потеснил Гриммера, которого тут же приняли товарищи по гильдии, и склонился над мальчиком.

До сих пор никто не подумал снять с него рубашку. Симон разорвал ее — на груди живого места не было от колотых ран. Неизвестный, должно быть, утратил рассудок, раз так изуродовал ребенка. Затылок оказался разбит, из него сочилась светлая кровь. Симон предположил, что мальчик угодил в воде между стволами деревьев. Лицо было покрыто синяками, но их он тоже получил, скорее всего, уже в воде. Гигантские бревна набирали в течении чудовищную силу и могли раздавить человека, как гнилой овощ.

Симон послушал сердце мальчика. Затем достал зеркальце и подставил к разбитому носу — оно не запотело. Глаза оставались широко открытыми. Петер Гриммер был мертв.

Симон повернулся к присутствующим, которые молча наблюдали за его действиями.

— Мокрую тряпку, — попросил он.

Женщина протянула ему кусок ткани. Симон намочил его в реке и вытер грудь мальчика. Когда он смыл кровь, то насчитал семь уколов, все в области сердца. Несмотря на смертельные раны, Петер умер не сразу. По пути к пристаням кожевник Габриель рассказал, что мальчик совсем недавно еще бредил.

Симон перевернул мальчика и резким движением разорвал рубашку и на спине. Толпа охнула.

Пониже лопатки был нарисован фиолетовый знак величиной с ладонь, какой Симону еще не доводилось встречать. Он изображал круг, из которого снизу выступал крест.

На мгновение воцарилась тишина. Затем начались крики:

— Колдовство! Колдовство в действии!

— Ведьмы вернулись в Шонгау… Они заберут наших детей!

Симон потер пальцами рисунок — тот не стирался. Он что-то ему напоминал, но трудно было сказать, что именно. В этом мрачном цвете знак выглядел как печать дьявола.

Йозеф, до сих пор поддерживаемый друзьями, рванулся к телу сына. Некоторое время он смотрел на знак, словно не верил тому, что видит. А потом закричал:

— Это Штехлин! Знахарка, эта ведьма, нарисовала его… А потом убила моего сына!

Симону вспомнилось, что он в самом деле в последнее время все чаще видел мальчика у знахарки. Марта Штехлин жила рядом с Гриммером у Пастушьих ворот. С тех пор как Агнесс Гриммер умерла при родах, мальчишка часто искал утешения у знахарки. Гриммер так и не простил Штехлин, что она не смогла остановить кровотечение. Он отчасти винил ее в смерти жены.

— Спокойно! Это вовсе не значит, что…

Лекарь попытался перекричать разгневанную толпу, но безуспешно. Имя Штехлин, подобно пожару, пронеслось над причалом. Некоторые уже бежали через мост к городу.

— Штехлин! Это Штехлин! Зовите стражу, арестовать ее!

Немного погодя у берега не осталось никого, кроме Соимна и мертвого мальчика. Даже Йозеф Гриммер, забывшись в ярости, поспешил за всеми наверх. Слышно было лишь журчание реки.

Симон со вздохом завернул мальчика в полотно, в спешке оставленное прачками, поднял тело на плечи и, сгорбившись и кряхтя, направился к Речным воротам. Он понимал, что сейчас ему мог помочь только один человек.