Карибский реквием - Брижит Обер Страница 59

Даг вздохнул. Версия Дюбуа вполне его устраивала.

– Возможно, именно этот сообщник пытался убить и Луизу Родригес…

– Почему бы и нет? В такой истории, как ваша, возможно все. Лично я вижу, что наш мирный уголок внезапно оказался охвачен эпидемией безумия. И во всем этом борделе единственный общий знаменатель – это вы.

– Я? – очень убедительно удивился Даг.

– Вы. Вы, безусловно, напали на след предполагаемого убийцы. Вы – отец своей клиентки. Вы дружите с Луизой Родригес. Вы явились сюда в тот же день, что и Анита Хуарес. В конце концов, возможно, вы и есть тот самый таинственный убийца, – бесстрастно заключил Дюбуа.

– Я подумаю над этим. Нет, в самом деле, вы хотите мне помочь?

– Если вы ведете честную игру, то да. Если нет, то сразу предупреждаю: буду ставить вам палки в колеса. Вы знаете, как это бывает в детективах, когда тупые копы достают частного сыщика.

– А потом кусают себе локти, когда частный сыщик торжествует.

– Ну-ну, – улыбаясь, заметил Камиль. – А что если я прикажу вас арестовать за убийство Аниты Хуарес?

Даг пожал плечами:

– Полный бред! С чего это вдруг?

Дюбуа внезапно наклонился вперед, уставившись прямо на Дата.

– Анита Хуарес убила двух мальчишек, господин Леруа, и не двадцать лет назад, а вчера. Именно это меня интересует, а также то, что вы об этом думаете… Ну что, услуга за услугу?

Даг нервно сцепил пальцы, размышляя, как выпутаться из этой ситуации с минимальными потерями.

– Хуарес была знакома с Васко Пакирри.

– С этим наркодилером?

– Да. Пакирри – любовник моей клиентки.

– То есть вашей дочери? – уточнил Дюбуа, массируя кончик носа.

Пакирри любовник его дочери. Сформулированное таким образом, высказывание звучало крайне непристойно. Этот толстый боров в постели Шарлотты!

Даг продолжал:

– И я подумал, может, это Пакирри решил натравить ее на меня.

– Простите, не хотелось бы вас разочаровывать, но полагаю, вы недостаточно серьезная дичь.

– Я сказал то, что знаю.

– Ерунда. Вы убили ее, да или нет?

– Нет. Какого черта мне убивать женщину, с которой я и знаком-то не был? – возмутился Даг с убедительностью опытного лгуна.

Камиль Дюбуа задумался на мгновение, уставив глаза в пустоту. В дверь постучали, и какой-то полицейский в форме просунул в проем свою коричневую физиономию.

– Минутку, – бросил Дюбуа. – Ну что?

– Дайте мне сорок восемь часов.

– Сорок восемь часов? Вы что, принимаете себя за Майка Хаммера?

– Сорок восемь часов, чтобы попытаться все распутать. А вы, со своей стороны, наведете справки о моих убитых женщинах.

Дюбуа вздохнул, схватил со стола карандаш, посмотрел на него, словно решая, не разломить ли его пополам, потом осторожно положил на место и медленно произнес:

– Ладно. Сорок восемь часов. Я хочу знать, кто и почему.

Даг поднялся и протянул ему руку. Дюбуа долго ее тряс.

– Только не вздумайте меня обманывать, Леруа. Хотя я и произвожу впечатление простака, но я очень упорный.

– Можете на меня рассчитывать, – бросил Даг уже на пороге.

Он махнул рукой Дюбуа, который в ответ пожал плечами, и вышел на вольный воздух. И теплый. Как он сам, подумал он, насвистывая: Даг Леруа, человек вольный и теплый. Отец шлюшки, тоже вольной и горячей. У него сорок восемь часов, чтобы схватить убийцу, которым может оказаться он сам. И попытаться не попасться на мушку Васко Пакирри, Фрэнки Вурту или лично самому Джокеру.

17 часов. Никакого желания возвращаться во ВьеФор, чтобы запереться в доме священника и болтать с отцом Леже. Хочется немного проветриться. Просто так, ни на что убить два-три часа. Он подошел к афише, прибитой к деревянному щиту. В кинотеатре на углу шел «Стиратель» со Шварценеггером: «Он стирает ваше прошлое». Прекрасно. Именно то, что ему нужно.

Самолет Карибских авиалиний пошел на посадку в аэропорту Канефильд. Вурт расстегнул шелковый пиджак, чтобы незаметно для окружающих убедиться, что его верный пистолет по-прежнему находится у него за поясом. По примеру французских GIGN [94]и антитеррористического немецкого отделения «бритоголовых», он очень ценил этот малогабаритный автоматический пистолет, который можно было носить на предохранителе, не опасаясь непроизвольного выстрела.

– Месье, пристегните ремень! – взвизгнула стюардесса.

Ни слова не говоря, он так мрачно на нее посмотрел, что она осеклась и ретировалась в сторону другого пассажира, в то время как он продолжал медленно расстегивать пиджак.

Сидя за своим директорским столом, Дон Филип Морас уже в третий раз поднес руку к галстуку, чтобы убедиться, что узел завязан безукоризненно. Он не терпел небрежности ни в чем. Никаких внешних проявлений слабости, которые мгновенно стали бы ассоциироваться с признаками старческого маразма. В свои восемьдесят два года он по-прежнему держался прямо, как жердь, всегда был тщательно подстрижен и выбрит и, с тех пор как у него появились проблемы с сердцем, не употреблял ничего крепче йогуртов и апельсинового сока. Он взглянул на платиновый «Ролекс»: что этот слизняк Вурт себе позволяет? Он опаздывал уже на восемь минут. В молодости ему доводилось убивать за куда меньшие провинности, подумал он, рассеянно глядя на блестевшие под луной волны. Смотреть на море через герметично закрытые, бронированные стекла – какой бред!

– Не нервничай, Филип, – прошептала жена попортугальски, – это вредно для сердца.

Он вежливо ей улыбнулся. Пусть старая, уродливая и к тому же невыносимая святоша, Гризельда была его женой и матерью его сыновей. И в этом качестве имела право рассчитывать на самое большое уважение. Даже если ни одного из их мальчиков уже не было в живых. Он незаметно перекрестился, как и всегда, когда думал о них: Джон, названный так в честь Джона Кеннеди, благодаря которому Филип Морас получил благословенное американское гражданство. И это все для того, чтобы Джонни подох во Вьетнаме. Джеймс, названный в честь Джеймса Кани [95], Джеймс, который загнулся от рака печени в сорок шесть лет… И наконец, Хуан, младший, свет его очей, перл его души, умер от передозировки рождественским вечером 1991 года. Сын компрадора оказался таким идиотом, что сам пробовал товар… Он почувствовал, как от гнева и печали стало сильнее биться сердце, и попытался успокоиться. Теперь они остались вдвоем, он и Гризельда. Старые и одинокие. Затерянные посреди океана на плоту своей старости, в окружении акул вроде Вурта и Пакирри. Если бы он захотел, то мог бы заказать бассейн из платины и плавать в жидком золоте, но сыновей у него больше нет. Нет никого, кто мог бы защитить его старые больные кости. И ничего, кроме старого, хитроумного мозга. И его денег. Пусть не надеются, он не позволит безропотно себя ободрать. Даже таким шакалам, как Вурт или Пакирри. Они у него задохнутся в собственном дерьме.