Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия Страница 58

Время позднее.

Компания «Гейблман» — крупнейший промышленный комплекс, конгломерат нескольких производителей под одной крышей, работающих в одних и тех же производственных помещениях, на одном и том же оборудовании, нередко объединяя усилия, чтобы снизить общие расходы. Большинство американских специализированных производителей действуют под протекторатом «Гейблмана», включая «Стратерс», «Томпсон» и «Воком». «Стратерс», например, много лет противилась расширению производства, несмотря на свою знаменитую серию надгортанников. Всякий раз, когда «Стратерсу» присуждали премию Рэкмена за дизайн, заказы текли рекой, и энергичные инвесторы требовали, чтобы компания выпустила акции и превратилась из частной фирмы в акционерное общество. Однако Стратерсы, потомственные производители детской деревянной мебели, уже двадцать лет поставляющие на рынок эксклюзивные искорганы ручной работы, считали, что расширение лишь повредит бизнесу. То же самое с «Томпсоном», «Вокомом» и остальными; они не желали расширяться, но в то же время хотели иметь широкую систему сбыта, чтобы конкурировать с гигантами вроде «Таихицу» и «Маршодин».

Тут и появился «Гейблман», своеобразный посредник, сделавший эксклюзивные органы доступными для широких масс и кредитных домов вроде «Кентона» и Кредитного союза (обе организации имеют собственные заводы по производству искусственных органов, но охотно дают кредиты на чужую продукцию, если клиент вносит авансовый платеж и проценты).

Сложно, запутанно, но так они работают. Если деловые схемы современной индустрии искусственных органов перевести в систему координат, получится паутина, сплетенная пьяным пауком. Это не более чем корпоративный инцест кровных родственников делового мира.

Но зато здесь чертовски хорошо прятаться. Бесчисленные ряды складских стеллажей двадцать футов высотой тянутся вправо и влево от прохода на тридцать ярдов. Стеллажи трехъярусные, каждая полка шириной шесть футов — просто ложись и валяйся, двуспальная кровать, раскинувшаяся насколько хватает немодифицированного человеческого взора. Эти непомерно огромные склады, отражающие дизайнерские вкусы оптовиков, — бывшие самолетные ангары, и если байки, циркулирующие в союзе, не лгут, то в теперешнем складском помещении «Гейблмана» в двадцатом веке строили самолеты по технологии «стеллс» для ВВС США.

Может, и правда, наверняка не скажу. Зато я точно знаю: третий ярус четвертой полки слева от прохода — отличное место, чтобы печатать на машинке. Эхо сразу глохнет в этой твердыне искорганов, гасится стеной из печеней, сердец, глазных яблок и селезенок, возводить которую целый час, а обрушить раз плюнуть, достаточно потянуть не за ту поджелудочную. Это не игрушки. Бонни уже получила от меня выговор, и не однажды.

Мы подошли к служебному входу Гейблманова комплекса через час после ухода от Эсбери. Его знакомая, можно сказать, ждала нас с красной ковровой дорожкой и прочей помпой. Охранница — ничего интересного — выполняла свои обязанности, сидя в будке три на три фута.

— Заходите внутрь, — прошипела Родезия, когда мы приблизились. — Не бегите.

— Мы и не собирались, — отозвалась Бонни.

— Вот и не вздумайте.

Она почти втолкнула нас в дверь и повела по длинному коридору, мимо полок, заставленных новейшими искорганами современных корпораций.

— Это резервный склад, — пояснила Родезия. — Сюда не заходят, разве что в магазине полностью закончится товар, но тогда они заранее звонят.

— Неужели никто все это не проверяет? — не поверил я.

— Здесь работаю только я. А я не проверяю. На пару дней вы в безопасности.

Вот здесь мы и устроились. Я печатаю, а Бонни увлеченно читает инструкции к искорганам, то и дело поглядывая на листок из-за моего плеча. Я не против. После каждого взгляда мы целуемся. Сегодня, надеюсь, дело не ограничится только поцелуями.

Бонни видела, как я напечатал последнюю фразу. На ее лице изобразилось удивление — нежный рот приоткрылся буквой «О», но это все игра на публику. Бонни медленно кивнула, придвинулась поближе, и теперь я знаю, каков на вкус искусственный язык — он медовый.

Силикон, правда, тоже чувствуется, но в основном — мед.

Из всех моих экс-супружниц самая насыщенная сексуальная жизнь была у меня с Мелиндой. Порой она становилась просто ненасытной, загораясь чаще, чем я мог ее охладить, и даже когда я буквально приползал домой с работы, в постели меня ожидал сущий тайфун. Или в машине. Или в парке. Или в универсаме.

После рождения Питера стало потише, но я приписываю это скорее растущему взаимонепониманию, чем появлению сына. Мы могли завести щенка и тем не менее развестись через два года. Мелинда все больше проникалась убеждением, что я эгоист и не прислушиваюсь к ее желаниям. А я все чаще думал, что она слишком любит ныть и жаловаться.

Но я не могу забыть некоторые ее слова. Когда Питеру исполнился годик и наша семейная лодка на полной скорости неслась к водопаду, Мелинда предложила мне брать уроки танцев, чтобы улучшить взаимопонимание. Я не увидел в этом логики, но спорить не имел сил. Поэтому дважды в неделю перед работой я тащился в ближайшую танцевальную студию и подчинялся командам женщины, с восторгом ухватившейся за возможность научить настоящего биокредитчика искусству красиво двигаться.

Мелинда, при всех ее талантах, так и не выучилась танцевать. Она была бойкой, старательной, но в целом на уровне «очень мило». Понимала музыку и обладала врожденным чувством ритма, но танцевальные па ей не давались — пределом Мелинды так и остались несколько ритмических движений.

Напротив, я схватывал все моментально, словно давно знал, и легко осваивал танцевальную науку. Танго, вальс, мамбо оказались легкими, как дыхание. Вращения, движения, повороты я выполнял с хирургической точностью.