Последний дом на Никчемной улице - Катриона Уорд Страница 58

– Так что же мы в этой патологии понимаем? – спрашиваю я, не давая ему уходить далеко от темы, потому как по опыту знаю, что о своей книге он может говорить без конца.

– Скорее всего девочка в вашем телешоу систематически подвергалась физическому или эмоциональному насилию, – говорит он, – в итоге ее разум разделился на несколько частей и, чтобы справиться с травмой, образовал новую индивидуальность. Довольно красиво. Элегантная реакция умного ребенка на страдания.

Он подается вперед. В его глазах за стеклами очков вспыхивает блеск.

– Я прав? В этом вашем шоу вы видели насилие?

– Не знаю, – звучит мой ответ, – вполне возможно, я пропустил эту часть, когда ходил за попкорном. Так или иначе, но мать понятия не имеет, как решить этот вопрос. А что могли бы посоветовать ей вы? Как профессионал?

– В этом отношении существуют две научные школы, – отвечает он, – первая ставит своей целью состояние, известное как «параллельное сознание».

Затем видит мой взгляд, обращенный на него, и добавляет:

– Задача врача в этой ситуации сводится к тому, чтобы помочь альтернативным личностям, или альтерам, найти способ гармонично уживаться друг с другом.

Я едва сдерживаю смех. Лорен в принципе не способна гармонично с кем-либо сосуществовать.

– Нет, так не получится, – говорю я, – на шоу две эти ипостаси не знают, что в действительности являются одним и тем же персонажем.

– Ее воображение можно направить в нужное русло, чтобы оно работало в ее интересах, – продолжает он, – ей совсем не обязательно всецело пребывать в его власти. Лучше всего мысленно соорудить в себе некое обособленное пространство. Подлинную конструкцию. Многие дети используют за́мки или поместья, хотя это может быть что угодно. Комната, амбар. Главное, чтобы пространство было большим, чтобы в нем всем нашлось место. Туда можно будет приглашать различные индивидуальности, чтобы они могли узнать друг друга и сосуществовать, не подвергаясь ни малейшей опасности.

– В действительности они терпеть друг друга не могут.

– Я могу порекомендовать вам некоторую литературу, – говорит он, – которая поможет помочь лучше разобраться в данном подходе.

– А как насчет второй научной школы?

– Интеграция, объединение в одно целое. Альтеры включаются в первичную личность. По сути, исчезают.

– Для них это смерть.

Или убийство.

Он внимательно смотрит на меня из-за стекол очков и говорит:

– В определенном смысле да. Процесс лечения очень долгий и может занять не один год. Некоторые практикующие врачи считают его лучшим решением. У меня определенного мнения на этот счет нет. Объединять друг с другом полностью сформировавшиеся личности может быть делом очень трудным, и советовать подобное можно далеко не всегда. Ряд специалистов склонны считать эти альтеры, то есть индивидуальности, отдельными людьми, обладающими определенными правами. У каждой из них своя жизнь, свои мысли. Поскольку термина получше пока никто не придумал, можно сказать, что у них есть души. Это примерно то же самое, что пытаться объединить вас со мной.

– Тем не менее это возможно, – говорю я.

– Тед, – произносит он, – если вы знаете человека с такого рода патологией, ему в этом деле нужна помощь, да еще какая. Я мог бы направить ее…

Его левая рука покоится на колене. Правая лежит ладонью вниз на небольшом столике рядом с ним, в дюйме от сотового телефона. Я беру со стола ручку и тереблю ее в пальцах, предельно внимательно наблюдая за его правой рукой, той, что рядом с мобильником. Жду, когда он совершит следующий ментальный прыжок. Странно, но я пропитался к нему симпатией.

– Какая многогранная головоломка. – мечтательно произносит он, и я могу сказать, что обращается теперь уже не ко мне. – Этот вопрос я задаю в своей книге. Из чего состоит человеческое эго? Понимаете, существует некий философский аргумент о том, что ДРЛ может таить в себе секрет существования. В соответствии с этой теорией, каждое живое существо и неодушевленный предмет, каждый камень и травинка обладают собственной душой и эти души, вместе взятые, формируют единое сознание. Каждая единичная сущность представляет собой живой фрагмент вселенной, который обладает разумом и дышит… В этом смысле мы все, по существу, выступаем в роли альтернативных личностей Бога. Неплохая идея, правда?

– Красиво, – отвечаю я.

А потом предельно вежливо добавляю:

– Вы не могли бы дать мне названия этих книг? Об объединении личностей.

– Ну конечно.

Он вырывает из блокнота листок и что-то на нем царапает.

– Тед, прошу вас, подумайте об этом, – говорит он, не отрывая от бумаги глаз, – на мой взгляд, если бы вы дали мне возможность с ней поговорить, это действительно пошло бы ей на пользу.

В его глазах роятся безопасные абстракции. Он весь светится от вызванного моими словами возбуждения. Я не выпускаю ручку, тайком зажатую в кулаке, будто кинжал.

Если бы он только знал. Я думаю о темных ночах с Лорен, о ее липких, влажных руках, об острых зубках и ногтях, оставляющих на моей плоти аккуратные рубцы. А еще думаю о Мамочке.

Потом мысленно возвращаюсь обратно в этот кабинет. И слышу звук, будто в стенах носятся мыши. Кончик ручки глубоко вонзился в мою ладонь. К мышиным лапкам звук не имеет никакого отношения – это капает кровь, расплываясь узорами на светлом ковре. Человек-жук в изумлении смотрит на меня. У него бледное, безжизненное лицо. Когда я поднимаю глаза, на нем проступает ужас. После приложенного мной усилия мое собственное лицо принимает выражение, подобающее боли, хотя теперь уже слишком поздно делать вид, что я ее чувствую. Человек-жук наконец слегка приоткрывает завесу над тем, что его пациент представляет собой на самом деле. Я осторожно вытаскиваю ручку из раны в ладони – она выходит с тихим хлюпаньем, как леденец из плотно сжатых губ, – протягиваю руку к его столу за бумажной салфеткой, прикладываю ее, чтобы остановить кровь, беру из его пальцев бумажку и говорю:

– Спасибо.

Он не горит желанием ее выпускать, но связываться со мной тоже не хочет. От меня уже подобным образом отдергивали руку, тогда мне тоже казалось, что чужая плоть старается отползти от моей. Так меня касалась Мамочка.

Пошатываясь, я выхожу из кабинета, с силой грохая за собой дверью, и вываливаюсь в отделанную пластиком приемную, провонявшую синтетическими красками. Сеанс прошел не лучшим образом. Но теперь у меня по крайней мере есть название. Я останавливаюсь и долго не двигаюсь с места, чтобы его записать. Диссоциативное расстройство личности. Потом слышу, как за моей спиной отворяется дверь, и опять бегу, спотыкаясь о голубые пластиковые стулья. Почему здесь никого не бывает, кроме меня? Теперь это уже не имеет значения, потому как я сюда больше не вернусь.