Жертвоприношения - Пьер Леметр Страница 57

— Не знаю, здесь ли еще история болезни…

Она оборачивается к нему только один раз, открывает шкафчик с историями болезни. Решительно вынимает большую папку Анны Форестье — с рентгеном, результатами томографии, записями осмотра… Передавать это кому бы то ни было, даже полицейскому, — недопустимо для медицинской сестры.

— После обеда я занесу вам запрос от судебного следователя, — обещает Камиль. — А пока могу написать расписку.

— Нет, — быстро отвечает она. — Я хочу сказать, если с-следователь…

Камиль забирает папку — спасибо. Они переглядываются. Камилю невыносима, почти физически болезненна даже не сама ситуация, в которой он пользуется недопустимыми методами для получения информации, на которую не имеет никакого права, а то, что он понимает эту женщину.

Гиалуроновые губы говорят не о желании оставаться молодой, а о неопровержимой потребности любви.

13 часов

Вы минуете решетку, идете по аллее. Перед вами розовый дом, над вами — высокие деревья, можно даже подумать, это чьи-то владения, но уж никак не то место, где лежат трупы в ожидании, когда их начнут препарировать. Здесь выясняют, сколько весят сердца и печень, здесь распиливают черепа. Камиль ненавидит это место и знает его как свои пять пальцев. Но людей, которые работают здесь, он любит — служащие, эксперты, врачи. Особенно ему нравится Н’гиен. С ним связано много воспоминаний — плохих, тяжелых, они были пережиты вместе.

Войдя, Камиль приветствует всех по очереди. Он прекрасно ощущает некую сдержанность по отношению к себе — слухи и сюда добрались раньше его самого. Это чувствуется по смущенным улыбкам, неуверенным рукопожатиям.

Н’гиен же, как всегда, непроницаем — этакий сфинкс. Он не намного выше Камиля и такого же хрупкого телосложения, последний раз он улыбался в 1984-м. Пожимает майору руку, слушает, смотрит на папку, которую тот ему протягивает, осторожничает.

— Только взгляни. Когда найдешь время.

«Только взгляни» означает: мне нужно твое мнение, есть сомнения, ты должен подтвердить их или нет, я сам ничего тебе не скажу, не хочу влиять, и если бы ты мог сделать это побыстрее…

«Когда найдешь время» означает: это неофициально, то есть личное, а значит, подтверждаются слухи, что Верховен оказался в «глазу бури»… Н’гиен кивает, Камилю он никогда ни в чем не отказывает. Тем более что он ничем не рискует, тайны он и сам любит, любит вскрывать ошибки, уточнять детали — все это он обожает, он же патологоанатом.

— Сможешь позвонить около семнадцати?

И убирает папку к себе в ящик. Это личное.

13 часов 30 минут

Теперь на очереди собственный кабинет. Учитывая, что его ожидает, перспектива безрадостная, но ничего не поделаешь.

В коридорах Камиль приветствует коллег — и психологом не нужно быть, чтобы почувствовать тревогу. В Институте судебно-медицинской экспертизы она была скрытой, а здесь просто вопиет. Как во всех учреждениях подобного толка, слухам вполне хватает трех дней, чтобы стать всеобщим достоянием. И чем более эти слухи неточны, тем они быстрее распространяются — чистая механика. Вариант классический. Кто-то выражает симпатию, другие, скорее, соболезнуют.

Начни даже его спрашивать, Камиль не нашел бы что сказать, с чего начать — никакого желания говорить или объясняться. К счастью, практически вся его бригада на выходных, в бюро всего двое. Камиль приветственно поднимает руку, коллега, разговаривающий по телефону, отвечает: «Привет, майор», второй успевает обернуться, только когда Верховен уже прошел к себе.

И тут же появляется Луи. Входит молча. Их взгляды встречаются.

— Вас обыскались…

Камиль склоняется над столом. Вызов к дивизионному комиссару Мишар.

— Вижу.

Вызов на девятнадцать тридцать. Несколько поздновато. Конференц-зал. Сплошная объективность. В вызове не указано, кто еще будет присутствовать. Даже странно. Когда полицейский начинает кого-то интересовать, его не вызывают для объяснений, его просто хотят предупредить, что против него может быть заведено дело. А значит, предупредили его или нет, ничего не меняется: у Мишар есть рычаги, и она ими воспользуется, потому что у Камиля нет времени нейтрализовать удар.

Он ничего не старается выяснить, не к спеху: девятнадцать часов тридцать минут — до этого еще нужно дожить.

Камиль вешает пальто, запускает руку в карман и вытаскивает оттуда пластиковый пакет, который держит двумя руками, как банку с нитроглицерином, чтобы содержимое не вылилось на пальцы. Ставит кружку на письменный стол. Луи подходит, склоняется над столом с любопытством, читает почти про себя: «Мой дядя самых честных правил…»

— Первая строка «Евгения Онегина», да?

На этот раз у Камиля находится ответ. Да, Луи прав. Кружка принадлежала Ирен, но этого он Луи не говорит.

— Сможешь пробить отпечатки пальцев? И побыстрее…

Луи утвердительно кивает, закрывает пластиковый пакет:

— Ставлю в формуляр… по делу Перголена?

Травести Клода Перголена задушили у него дома.

— Можно и так… — соглашается Камиль.

Нужно ввести Луи в курс дела, иначе работать невозможно, но Камиль пока не готов. Прежде всего потому, что очень долго рассказывать, да и потом, пока Луи ничего не знает, к нему не может быть никаких претензий.

— Если результаты нужны срочно, — говорит Луи, — я пошел, пока мадам Ламбер на месте.

Мадам Ламбер питает к Луи большую слабость — она, как и майор Верховен, с удовольствием усыновила бы его. Мадам Ламбер завзятая профсоюзная активистка, и борется она за выход на пенсию в шестьдесят, хотя самой ей шестьдесят восемь, и она постоянно находит все новые отговорки, чтобы продолжать работать. Если ее не вынесут с работы через окно, она еще лет тридцать будет продолжать бороться.

Несмотря на срочность задания, Луи не торопится. Он застывает, погруженный в свои мысли на пороге кабинета, сжимая в руках пластиковый пакет, — так делают молодые люди, которые хотят что-то спросить.

— Я так понимаю, что кое-что пропустил…

— Успокойся, — отвечает Камиль с улыбкой, — я тоже.

— Вы предпочли не впутывать меня в дело… — Луи тут же делает предупреждающий жест. — Это не упрек!

— Да нет, Луи, упрек. И ты чертовски прав, делая его мне. Вот только сейчас…

— Слишком поздно?..

— Именно.

— Слишком поздно объяснять или слишком поздно для упреков?

— Хуже, Луи. Все слишком поздно. Поздно понимать, поздно реагировать, поздно тебе объяснять… И даже, наверное, поздно для меня с честью выйти из этого дела. Ситуация отвратительная, видишь сам.

Луи неопределенно смотрит в потолок: вы имеете в виду высшие сферы? И подтверждает свою мысль: