Мирянин - Алла Дымовская Страница 56

– Господи, помилуй! Что ты плетешь? Я – и вдруг поквитаться с тобой! – Волна, ударившись о камень, обдала меня всего с головой пеной, и пришлось некоторое время отфыркиваться. Но тему я не потерял. – Ты моя единственная, светлая надежда в этой жизни. Можешь тушить об меня окурки, я и тогда не пикну ни полслова.

– Почему Талдыкин забрал ожерелье? Ведь он не собирался! Почему ты позволил ему этот дурацкий фарс в нашем присутствии? Я же видела, ты нарочно затащил нас с Тошкой в бар!

– Наташа, ты очень ошибаешься. Никто никого не тащил. Мы каждый божий день ходим в бар, в этот или в другой – на пляже. Пятьдесят на пятьдесят, сегодня выпало так. И как я могу что-то позволить или не позволить Талдыкину? Кто я для него такой? – задал я вполне резонный вопрос.

– Не знаю. Он тебя слушается, как проповедник Гласа Божьего. Или как дезертир военного прокурора, так точнее. Не понимаю, откуда тебе удалось заполучить на него такое влияние, но я вижу то, что я вижу. Последние несколько дней Талдыкин и рта не раскрывает без твоего одобрения, и даже не пьет без тебя. Будто ждет от тебя, Леша, наследства в миллион.

– Ну откуда у меня миллион, сама подумай? И что хорошего Талдыкин может от меня ждать? – нервно рассмеялся я. Ненужный был этот разговор, но что поделаешь.

– А я и не говорю, что он ждет хорошего. Потому что хорошее ждут радостно. А Юрасик сам на себя не похож, будто его подменили.

Тут я не мог с ней не согласиться. Я уже упоминал раньше, что Талдыкина постигли сильные перемены, и Наташа, конечно же, не могла этого не заметить. Не только вдруг нашедший на Юрасю стих аккуратности, но и кое-что еще перевернулось в его сущности. Он в какой-то роковой для себя момент перестал быть матерым серым волком, а скорее теперь напоминал Маугли в индийских джунглях. Маугли, уже изгнанного из стаи и позабывшего прежний язык, и в немом изумлении отныне взирающего на родной лес, который в одночасье стал загадочным и смертельно опасным. И в этом лесу ему, конечно, очень нужен был проводник, так что я добровольно состоял при нем в сомнительной роли души поэта Вергилия при его коллеге Данте.

– А что ты хочешь? Его девушка погибла, корыстная жена устроила капкан. Любой бы на его месте расстроился, – ответил я необязательными, стерильными фразами.

– Еще и Олеся, – ни с того ни с сего напомнила Наташа.

– Олеся тут при чем? – Только мне не хватало ее догадок по этому поводу.

– Все-таки они дружили немного. Неприятно, наверное, когда ты гуляешь за бутылкой и после вдруг узнаешь, что по соседству твой знакомый как раз в это время покончил с собой.

– Да, неприятно, разумеется. И Олесю очень жаль. Но это ведь не повод поверить в наступление конца света. – Если Наташе угодно поминать Крапивницкую в этом смысле, что же, я не против.

– Ты, кстати, тоже гулял в ту ночь с Талдыкиным. А с тебя как с гуся вода. – Она сказала это столь обычно без всякого выражения, что мне стало не по себе.

– Наташа, ты меня в чем-то хочешь обвинить? Но я не ясновидящий и не умею зреть сквозь стены. Мне жаль Олесю, я уже сказал тебе, – мне поневоле пришлось говорить куда жестче, чем я того хотел, – но каждый волен в своей жизни сам. И сам решает, как с ней, с этой жизнью, поступить. Не хватало еще, чтобы ты подумала, будто я подбивал Олесю на самоубийство!

– Нет, конечно. Я так не думаю. Но, пожалуйста, не делай больше ничего! – И тут она зарыдала. Именно так, зарыдала, без слез и всхлипов, заревела будто умирающее животное. (Сказать, что со мной приключился легкий паралич от неожиданности, значит сильно преуменьшить мои чувства.) – Ты не понимаешь! Не понимаешь, а будет беда!

– Погоди, не надо, не надо так… – Я растерялся и принялся ее утешать, одной рукой взял за плечо, другой погладил по мокрым волосам. И конечно, соскользнул с дурацкого камня, ушел с головой под воду. А когда вынырнул и отдышался, она только посмотрела на меня с бессловесной мольбой. Не очень долго.

– Ты пойми, мой Ливадин и так на взводе. У него чутье, как у хищника на кровь. А тут пень стоеросовый, Талдыкин, через весь отель прется с пакетом из Ювелирторга. Это я образно говорю. – Наташа даже пошутила. Видимо, мое неловкое падение с камня несколько сбило ее с трагического лада. – Юрасик будет как та соломинка, что не вынес верблюд. Не знаю, что случится, если Тошка все узнает.

– Ты же уверяла меня не далее как неделю назад, что все будет крайне пристойно, – напомнил я Наташе наш разговор под развесистым платаном.

– Это я тогда говорила. А теперь я боюсь! – Наташа схватила меня за руку – так сильно, что я чуть не вскрикнул от боли. У нее были очень острые ногти. – Я боюсь!!!

– Не надо. Все будет хорошо. Я обещаю тебе, что очень скоро все будет хорошо! – И я обещал ей чистейшую правду.

– Пожалуйста, Леша, не делай ничего! – опять завела свое Наташа. – Оставь все как есть!

– А я ничего и не делаю. И что я могу? Ты говоришь загадками и ждешь от меня каких-то ответов, а я не знаю, что сказать. – Мне сейчас определенно казалось, что Наташа сама не ведает, даже приблизительно, чего именно просит у меня. Это были одни только чувства или скорее предчувствия. И они вызывали у нее страх. Кстати говоря, совершенно напрасно. Я же обещал ей, что все будет хорошо. И намеревался свое слово сдержать.

Наташа все держалась за меня, мы балансировали с трудом на склизких, острых обломках скал, и она все повторяла, будто в трансе:

– Пожалуйста, не надо! Не делай ничего, Леша, пожалуйста, не надо!

А я все успокаивал ее одной и той же фразой, что все будет непременно хорошо. Так мы и играли эту заезженную пластинку минут пять. Пока Наташа в самом деле не успокоилась.

Я хотел в какой-то миг спросить ее, исключительно ради испытания, что именно ей известно о денежных делах между ее мужем и Талдыкиным, но вовремя передумал. Ее доверие ко мне и так не требовало доказательств, а вот Тошке совсем ни к чему было знать, что его секрет отныне и мой тоже.

Время, растянувшееся было, сжалось опять до нормальных размеров, и я предложил плыть назад, к цивилизованному пляжу. Наташа тихо согласилась. Мне показалось, что ей стало вдруг стыдно за сцену, которую она устроила мне на камнях. А я невольно почувствовал себя на седьмом небе от счастья, потому что наши отношения, как мне показалось, перешли в несколько более интимную плоскость. Ведь сцены, как правило, не закатывают просто друзьям. Но, сколь бы ни был я счастлив и как бы ни умоляла меня Наташа, завтра я сделаю то, что должен сделать. И долг этот я назначил себе сам, собственной свободной волей. Шагнувшей теперь на следующую ступень своего полного освобождения даже от чувственного «Я».