Противостояние - Никита Аверин Страница 56

– Зачем? – отрешенным голосом палача спросили откуда-то сверху, неторопливо играя лезвием. – Зачем ты встаешь? Зачем борешься. Амбиции, долг. Что хочешь доказать и, главное – кому? Остановись, и умри, как твой друг. Призрачная вера в чудо и будущее? Да что ты знаешь о нем, задиристый городской петушок? Что вы все знаете об этом. Да всем плевать! Времени не существует, это иллюзия. Призрачный самообман! Есть только здесь и сейчас, остальное стоит на месте или прячется на задворках того химического процесса, который люди называют памятью. Время – миф. Бог – химера, придуманная вселить в сердца послушного стада надежду на нечто благополучное, а на самом деле всего лишь мощнейшее оружие власти, не более того. Человечество как отара овец, для которой подобрали более подходящий образ пастуха, придав ему облик человека из плоти и крови, а чтобы он стал понятнее и ближе, возвели его в мученики, который страдал, как мог бы каждый из нас. Чтобы было понятнее. Чтобы вызывало жалость и сострадание. Ты хочешь вызвать у меня сострадание?

– Пошел ты.

– Ирония. Ты даже не знаешь, кто я такой, а я тут перед тобой распинаюсь, хотя та груда окровавленной плоти, которую ты называл Тандисом, знала меня лучше, чем кто-либо другой, и была мне ближе всех на свете. Когда-то была. Не я так решил. Это был его выбор. Остановись, тебе не победить. Знаешь почему? Потому, что я это знаю. Я завершу то, что начал, и никто не сможет мне помешать.

– Много говоришь, – стиснув зубы, Муни вскочил, подхватив лопату, и со всей силы ударил по заходившемуся хриплым смехом капюшону маньяка. Смеху сумасшедшего. Острое лезвие с налипшей землей со свистом рассекло воздух.

Получив мощнейший удар, гулким эхом отозвавшийся в густом, предгрозовом воздухе, Могильщик отстранился и пьяно попятился назад, оглушенно размахивая руками, из которых косо вылетели ножи, один из которых полоснул-таки по ноге волком зарычавшего Муни, ожидавшего, что застал противника врасплох. Но тот устоял. После чудовищного удара наотмашь, от которого чуть погнулось металлическое острие тяжелой садовой лопаты, он стоял. И снова срывал с себя новые смертоносные лезвия.

– Да что ты такое, мать твою, – просипел Френк.

Перехватив мокрое от росы древко, он с нечеловеческим напором провел еще серию ударов, размахивая гулко разрезающим воздух лезвием наискосок, и был готов отправить послушно пятящегося противника в нокаут, когда тот внезапно перехватил лопату хваткой, которой бы позавидовало железо, и, напрягая мускулы, которым позавидовал бы культурист, надвинулся на него.

– Нет, коп. Не сможешь, – просипел капюшон. – Силенок не хватит.

– Попробуй, – стиснув зубы, проскрежетал Муни и коротко вскрикнул, когда противник стремительно перехватил руку и ему в предплечье воткнулся тонкий зазубренный нож.

– Конец, – прошипели исполосованные губы, видные под скрывающим лицо капюшоном.

– Черта с два, – прохрипел Муни и с нечеловеческим усилием навалился на противника.

Откинув голову назад, Могильщик со всей силы треснул противника по лицу, отбрасывая его на землю. Оглушенный Муни упал на спину, ощущая, как из сломанного носа густыми струями по лицу бежит кровь.

– Тебе совсем не нужно было влезать. Глупый конец.

Он начал пятиться от наступающего на него противника, торжественно замахнувшегося лезвием лопаты, которую держал над головой обеими руками, словно тевтонский меч, неуклюже загребая ладонями по влажной лесной траве. Нащупал корень. Острый, сырой и кривой, торчащий из земли, словно гнилая рука со слезающей плотью… а рядом, рядом неожиданно похолодила ладонь знакомая металлическая рукоятка. Рукоять пистолета Тандиса!

– Я сильнее! – победно захохотал Могильшик, неторопливыми, скупыми движениями упивающегося ситуацией победителя, надвигающийся на Френка словно Смерть. – Я все это видел! Я знал! Больше никаких сюрпризов!

– Да неужели, – окровавленными губами прохрипел Муни, приподнимаясь и выставляя перед собой пистолет. – А как тебе этот, говнюк?

В лесном сумраке ритмично прогрохотали выстрелы, вспышки которых осветили место драмы яркими стробоскопными вспышками. Остро пахнуло порохом. Наступившая затем тишина, оглушая, хлестко ударила по барабанным перепонкам, словно в уши натолкали ваты.

Лопата с тихим хрустом ткнулась в сырой дерн, древко качнулось и стало заваливаться в траву сломанным маятником. Иллинойский Могильщик резко замер на месте, словно наткнулся не невидимую преграду, безвольно уронив руки по швам. Из приоткрытых губ, в капюшон над которыми угодило несколько пуль, на брезент плаща и бронежилет сначала закапала, а потом все усиливающимся ручейком полилась темнеющая в сумраке кровь. Без единого звука тот, кого называли Ришаром Годэ, грузно повалился назад, на спину и остался недвижим.

Сглатывая пузырящуюся в ноздрях кровь, Муни все еще продолжал целиться неровной, тянущейся книзу рукой, хотя все было и так ясно. Все было кончено. Целиться с такого расстояния опытному стрелку необязательно. Но в навалившейся лесной тишине все равно вхолостую упрямо щелкнул боек. Пальцы рефлексивно дрожали. Плывя словно в желе, Муни отбросил пушку и, находясь где-то посередине между телами Карла и Могильщика, некоторое время сидел на земле, тупо уставившись перед собой.

Вот и все. Не будет больше убийств, похищений. Дети отомщены. Но почему тогда все еще так погано? Он посмотрел на съежившееся тело Тандиса, под которым натекла огромная кровавая лужа, медленно впитывающаяся в землю. Продолжавший сжимать древко ножа, Карл лежал, подтянув ноги к животу, словно ребенок под одеялом, старавшийся защититься от липкого ночного кошмара.

Во рту смешался вкус соли и металла. Муни сплюнул сукровицу, спугнув с травинки жука. Очередной жалобный всхлип вывел его из оцепенения. Кое-как поднявшись, пошатывающийся, словно после хорошей пьянки, Френк побрел к яме. Подобрав по пути лопату, осторожно вскрыл натужно заскрипевший ящик, в котором замер бледный, до смерти перепуганный ребенок. На практически белом – виной тому было освещение или испуг, а может, и то и другое, – словно отлитом из фарфора личике, остались одни глаза. Огромные и испуганные, как у застигнутого врасплох зверька.

– Не бойся, я полицейский. – Говорить. Главное, говорить как можно больше, о чем угодно, только бы отвлечь, любым способом постараться переключить внимание. – Скоро будешь с папой и мамой. Тебя ведь зовут Кейт?

– Я описалась, – одними губами, не моргая, прошептала девочка.

– Мы никому не скажем, – постаравшись вложить в слова всю нежность, на которую только был способен, доверительно пообещал Муни и протянул руку. – Давай помогу.

Испуганно взглянув на кровь, но все-таки опираясь на его руку, пленница выбралась из ямы и снова сжалась, увидев раскиданные тела шерифа и Ришара.

– Они… они умерли?

– Да, – бесцветно ответил Муни, внутренне удивившись, с каким равнодушием это сказал. – Тебе больше никто не причинит зла.

– У вас кровь, – дрожащим голосом, робко заметила девочка.