Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - Леонид Бершидский Страница 55

— Людмила, ведь Анечка была в номере, когда погиб ваш муж, верно?

— Когда я убила его, — поправляет она. — Давайте говорить как есть. Я теперь имею такое право.

— Хорошо, когда вы убили его.

— Да, была. Мой муж сперва признавался ей в любви и звал замуж, а потом попытался изнасиловать. Я все видела из спальни. Если бы я не выстрелила, Алексей трахнул бы Анечку прямо на ковре. Он уже разорвал на ней трусы.

Молинари отводит взгляд: спокойное безумие, наполняющее желтовато-зеленые, слегка навыкате, глаза Константиновой, — это для него чересчур.

— Вы сказали полиции, что это была Анечка?

— Нет. Но они наверняка выяснили и без меня. Они здесь сообразительные, как мне показалось.

— Зачем вы помогли ей уйти? — спрашивает он, хотя приехал на Райкерс-Айленд вовсе не за этим.

— Я хорошо к ней отношусь. Она не пыталась влезть на мое место, просто брала то, что давали, и старалась не вредить. Вот и в гостинице, когда он звал ее замуж, она отказала. Пусть живет, дай бог ей не повторить моих ошибок. Не превратиться в то, во что он меня превратил.

— Скажите, вы ведь все равно собирались убить мужа?

— Вы расспрашиваете меня, как полицейский. Я уже отвечала им на этот вопрос.

— Я не полицейский. Я спрашиваю, потому что хочу понять. У вас был пистолет — наверняка его непросто было привезти с собой в Штаты. Зачем-то вы ведь это сделали.

— Полиция тоже интересовалась пистолетом. Я прилетела чартером и в принципе могла ввезти его незаконно. Но он ввезен легально. Есть процедура. Я прошла ее три года назад. Я ведь никогда не пользовалась охраной, могу сама за себя постоять.

— Не каждая женщина может взять и застрелить человека. Тем более собственного мужа.

Константинова некоторое время молчит, не отрывая трубку от уха. Молинари понимает, что даже сейчас ее болезненная откровенность имеет пределы.

— Я только что солгала вам, — сообщает она наконец. — Я купила пистолет и ходила в тир, потому что… Мне много раз хотелось просто достать оружие и выстрелить в Алексея, чтобы его не стало, чтобы все это закончилось. Но я, вы правильно говорите, я женщина, и я не могла. Теперь понимаю, что не хватало только хорошего повода. Хотя вся моя жизнь и есть повод. Так что вы на самом деле хотите узнать?

Напряжение в ее голосе слишком сильно даже для толстокожего Молинари, и теперь уже он медлит с ответом:

— Когда Анечка убежала из номера, что она взяла с собой?

— Вы уже знаете, верно? У нее была с собой скрипка. Она хотела вернуть ее какому-то… Бобу, кажется. Боб — это тот скрипач? Он американец?

— Русский.

— Значит, Анечка сейчас в Москве. Она мне всегда казалась целеустремленной девушкой. И неглупой. Вы поедете за ней туда?

— Да, виза будет готова в понедельник.

— Хорошо. Спасибо, что приехали навестить. Мне важно видеть кого-то, кроме полицейских и людей из посольства. Меня посадят надолго. Жалко совсем терять связь с миром.

— Но у вас же есть дети?

— Взрослый сын. Он работает в банке у отца. — Она не продолжает: и так ясно, что сын вряд ли одобрит то, что она сделала.

— Хотите, еще приду? — Молинари вдруг становится нестерпимо жаль эту сдержанную, очень прямо сидящую на стуле женщину, почти ровесницу его матери. Ему кажется, что он начинает понимать, чего ей стоит спокойствие: он видит напряжение в уголках ее рта, усталые складки вокруг глаз. — Вы бы могли рассказать мне свою историю. Я умею слушать.

— Приходите. — Она слегка пожимает плечами. — В моем положении от общения отказываться не стоит, наверное. И мне нравится говорить по-итальянски. Это из другой жизни.

— Вам нужно что-нибудь? Из одежды, например, или еще каких-то вещей?

— Спасибо, это все у меня есть. Узнаете что-нибудь об Анечке — расскажите мне, если еще придете.

— Хорошо. Я приду обязательно, — обещает Молинари, поднимаясь.

Константинова в первый раз за все свидание улыбается. Или ему только кажется, что вздрагивают кончики ее тонких губ…

Дожидаясь автобуса, Молинари думает об Анечке. Сколько хранится в системе эсэмэска, отправленная на выключенный телефон? Кажется, трое суток. А в России? Почему она не включает телефон? Как сообщить ей, что Иванов в Нью-Йорке? Понедельник — это еще очень не скоро.

* * *

— Ты вправду подписался навещать Константинову? — спрашивает Штарк, пораженный рассказом Молинари. Сыщик развалился напротив в любимом кресле Макса Финкельштейна и попивает «Хайнекен», извлеченный без спросу из холодильника. Макс допоздна торчит в галерее, готовит новую выставку, так что Иван с Софьей почти всегда одни дома.

— Ну да, я обещал к ней заходить. Ее засадят надолго. А она помогла Анечке. Может, даже спасла ее.

— Это она так говорит… Мне что-то не верится про попытку изнасилования.

— Когда твой знакомый кого-то насилует, в это никогда поначалу не верится. Ты пробовал звонить Анечке? — Том попросил Штарка понабирать ее известные номера: мало ли, вдруг она блокирует только его, Молинари, звонки.

— В московской квартире номер, похоже, отключен за неуплату. Сотовый весь день был выключен.

— Черт! Зря ты все-таки не поехал в Москву. Люди Константинова тоже читали газеты и наверняка вычислили ее: везде пишут про азиатскую красавицу! Мало ли что им взбредет в голову… Когда мы доберемся до России, можем не найти ни ее, ни скрипку.

— Люди Константинова — теперь чьи-то еще. Им надо выслуживаться перед новым начальством. Но хорошо, я полечу первым. Соня, поедем домой? Пока тебе еще можно летать?

— Поедем, конечно. Мне здесь не хочется сидеть без тебя. Ты же все равно собираешься?

— Закажу тогда билеты на завтра. Сегодня мы же на концерт идем. Поговорим с Ивановым.

— К черту Иванова и его паскудный концерт. — Молинари сминает в руке пустую пивную банку и с силой запускает ее в угол комнаты.

— Не хочешь — не ходи. В принципе я и без тебя могу с ним пообщаться.

— Пойдем с нами, Том, вдруг он и правда второй Курт Кобейн, — примирительным тоном просит Софья.

— Ну, конечно, я пойду, что мне еще делать! Спать я не могу, вашей дурацкой визы у меня нет… Не нажираться же в одиночестве, как какой-нибудь русский.

— Тогда, может, сходишь домой переодеться после тюрьмы? — интересуется Штарк.

— Да, да, мистер Здравый Смысл. Увидимся в клубе.

В Blue Note Иван с Софьей идут пешком: в этот приезд они вообще почти не пользуются такси — здесь все рядом. Штарк думал, что Софья будет быстро уставать, но она пока ходит с удовольствием — говорит, что поддерживает форму. Кроме сохранившейся страсти к Акунину — теперь Софья скачивает романы через Интернет, — в ее поведении нет ничего необычного, и Штарк не знает, радоваться этому или ждать каких-нибудь особо извращенных причуд по мере того, как у нее будет округляться живот.