Окаянный талант - Виталий Гладкий Страница 55

Потом, гораздо позже, когда Олег подрос и пошел учиться в художественный институт, дед рассказал весьма занимательную историю жизни Сухова-Мезецкого. К тому времени архитектор уехал за рубеж, где жили дети его близких родственников, эмигрировавших из России во время революции.

В свое время Сухов-Мезецкий влюбился во взбалмошную барышню. Притом влюбился так, как могут влюбляться лишь тонкие и легко ранимые творческие натуры.

Однако, ветреная особа предпочла выйти замуж не за потомственного дворянина и будущего гения архитектуры, а за героя гражданской войны, который носил романтическую потертую кожанку с привинченным к ней большевистским орденом – уж неизвестно, за какие заслуги.

К слову, спустя десять или двенадцать лет геройский комбриг был замордован в подвалах Лубянки, а бывшая возлюбленная Сухова-Мезецкого сгинула где-то в Колымских лагерях.

Но с той поры архитектор напрочь выбросил женщин не только из головы, но и своей жизни. Он никогда больше даже не пытался жениться, и жил в частном доме вместе со старшей сестрой, которая заменяла ему мать, и которую бросил муж, потому что она была бесплодной.

«Это же сколько ему стукнуло лет?! – мельком подумал Олег, догоняя старого архитектора, который, несмотря на свой немалые годы, шагал достаточно бодро, правда, мелкими шажками. – Никак не меньше сотни. Да-а, нам столько не прожить…»

– Леонид Константинович! – окликнул он старика, который уже направился к выходу из рынка. – Одну минуту!

Старик обернулся и с удивлением воззрился на Олега. Похоже, он не узнал молодого человека. Что, впрочем, и не мудрено – последний раз они виделись лет двадцать назад.

– Не узнаете? – Олег подошел вплотную.

– Извините – увы… – Старик вежливо улыбнулся.

– Я Радлов, Олег. Вы дружили с моим дедушкой. Он был художником.

– Батеньки! Олежка! Экий большой ты вымахал! Как верста коломенская. Вот теперь узнаю. Да, Радловых трудно с кем-либо спутать. Иди сюда, голубчик, дай я тебя расцелую…

Они обнялись. Когда старик разжал объятия, его глаза подозрительно заблестели. Он достал носовой платок и промокнул сентиментальную слезу.

– Как я рад, мальчик, что мы встретились. Будто вернулся в свою молодость. И я когда-то был таким гусаром, как ты. Ах, годы, годы…

– Вы приехали кого-то навестить?

– Нет, голубчик, я вернулся, чтобы умереть на родной земле. Хочу лежать рядом со своими родными и близкими. Никакая манна небесная на чужбине, сколь угодно сытная и сладкая, не заменит краюху душистого черного хлеба, испеченного на капустном листе в русской печи.

– Не могу с вами не согласиться.

– Мальчик мой, у меня есть предложение. Хочу позвать тебя к себе в гости. Конечно, если ты куда-то торопишься…

– Нет, что вы! Какие могут быть срочные дела у вольного художника? Я согласен. С удовольствием.

– Тогда поспешим, вот-вот должен подойти трамвай.

– Леонид Константинович, я с машиной.

– Вот и чудно… – Старик вдруг рассмеялся. – Значит, сегодня мне вдвойне повезло: встретил любимого внука своего друга, и мне в очередной раз не намнут бока в общественном транспорте…

Старый архитектор жил в двухэтажном частном доме почти в центре города. Олег, который вместе с дедом несколько раз бывал в гостях у Сухова-Мезецкого, с удивлением отметил, что это тот самый старый дом, который старик сам спроектировал и построил на месте разрушенного Отечественной войной.

Наверное, он, уезжая за рубеж, не продал его, а оставил под чьим-то присмотром.

Заметив удивление Олега, старик рассмеялся и сказал, показывая на не очень приметную табличку, привинченную к стене дома:

– Никогда бы не подумал, что мне придется жить в личном музее. Ишь, как написали: «Здесь жил выдающийся архитектор…» Маленько приврали насчет выдающегося, но все равно приятно. Меня определили на второй этаж, там я и живу.

– Вы подарили дом городу?

– Да. С условием, что в нем откроют музей архитектуры… и оставят мне две-три комнаты, если я вдруг надумаю вернуться.

– Предусмотрительно…

– Это не я предусмотрителен, а мои французские родственники. Они люди практичные и заранее предугадали развитие событий.

Олег и старик вошли в дом с черного хода, лестница которого вела прямиком на второй этаж. Две комнатки старика были крохотными, но уютными, и выходили окнами не на шумную улицу, а в сад, посаженный им собственноручно.

– Я знаю, за рулем пить нельзя, но это слабенькая наливка… – Леонид Константинович поставил на стол графин с рубиновой жидкостью. – Сам делал. Хотелось бы отметить нашу встречу по русскому обычаю.

– О чем речь? Конечно, выпьем, – улыбнулся Олег. – Если автоинспекция остановит, придется заплатить штраф. Всего лишь. Но я очень рад вас видеть, поэтому поддерживаю ваше желание.

Старый архитектор, который явно страдал от одиночества, нашел благодарного слушателя в лице Олега, и художник услышал много занимательных историй из жизни городской интеллигенции при царе, во времена НЭПа и военного коммунизма, а в особенности при Сталине.

Когда старик упоминал его имя, то нервно вздрагивал. Похоже, товарищ Сталин так въелся в мозги людей его эпохи, сколько залил им сала за шкуру, что они будут бояться его и в гробу, подумал Олег.

Рассказал Леонид Константинович и историю своей дружбы с дедом Олега. Нужно отметить, что художник слушал его, открыв рот. О многих фактах из жизни деда он понятия не имел.

А когда старый архитектор по ходу разговора коснулся фамильных традиций семьи Радловых, Олег перебил его и спросил:

– Скажите, вам что-нибудь известно о моем прапрадеде?

– Как, разве тебе ничего не рассказывали?

– Ну, моего деда вы хорошо помните. Из него лишнего слова клещами не вытянешь. Мать, скорее всего, знала о прадеде очень мало, а отец все обещал, обещал рассказать полную историю нашей семьи, да так и унес фамильные тайны в могилу. Он умер внезапно… погиб. Авиационная катастрофа.

– Сочувствую тебе, сиротинушка. Мне ли не знать, как это тяжело – потерять родных в юном возрасте…

– Короче говоря, я кое-что знаю, но в общих чертах.

– Что ж, тогда слушай. История очень занимательная. А начинается она от твоего пращура, немецкого живописца Готфрида Кнеллера по прозвищу Годфри…

– Постойте! – воскликнул Олег. – Годфри… Тот самый?!

– Да, мой мальчик, да. Гениальнейший портретист, баронет, придворный художник короля Англии и правителя Нидерландов Вильгельма III, принца Оранского – твой прямой родственник по мужской линии. Это его портрет царя Петра Алексеевича в рыцарском облачении считается каноном, не раз воспроизведенным в гравюрах. Оригинал находится в Гемптонкорте, близ Лондона, я сам видел, а копии Белли – в Эрмитаже.