Законы отцов наших - Скотт Туроу Страница 53

— Либо ты садишься в автобус, либо остаешься на остановке, мой мальчик, — произнес Грэм, схватив меня сзади за локоть.

У него был просто невероятный вид: трусы и темные эластичные носки с подвязками на голенях. На голой груди Грэма торчало несколько редких волосинок. Он попытался как бы невзначай вытеснить меня из дверного проема, однако я прислонился спиной к косяку, и у него ничего не вышло. Из комнаты несло кошачьей мочой, а на водяном матраце двигались какие-то смутные формы. Грэм куда-то исчез. Когда он появился снова, за моей спиной прозвучал голос Сонни:

— Иди сюда, бэби. — Она стояла в узком холле, освещенном желтым светом, исходящим от единственной лампочки в китайском бумажном абажуре. Несмотря ни на что, Сонни выглядела собранной и едва ли не чопорной в своей юбке из флага.

— Одна из тех девушек просила меня переспать с ней. — Я уже был в таком состоянии, что не отдавал себе отчета в том, что подобное объяснение моего поведения звучало очень странно.

— Женщин. И которая же из них?

Я повернулся к спальне, чтобы показать, но теперь дверь оказалась закрыта, а Грэма уже не было.

— И ты согласился?

— Нет, черт возьми. — Я туго соображал. — А как насчет тебя и Грэма? — поинтересовался я.

Она отрицательно покачала головой. Или мне показалось?

Мы решили, что с нас хватит. Куртки оказались на месте, а вот шали не было. Поискав как следует, мы обнаружили ее в одной из комнат первого этажа. Сонни набросила шаль, и, не попрощавшись ни с кем, мы покинули этот праздник плоти. Пройдя несколько футов, я внезапно остановился и, подняв голову, уставился на звездное небо. Влажный воздух ночного города приятно холодил лицо. Это было похоже на прикосновение холодного полотенца, отрезвляющее облегчение после спертого, пропитанного табачным дымом воздуха коттеджа.

— Бог мой, — сказал я, — какой же я остолоп! Этот парень приглашал меня на свои вечеринки четырнадцать раз, и я никак не мог догадаться, что у него на уме.

— Относительно чего?

— Относительно того факта, что в твоем случае у него свои собственные соображения насчет того, как преодолеть дихотомию ума и тела. — Она ничего не сказала. — А ты точно не спала с ним?

— Нет, я же сказала тебе, нет.

— Но ты думала об этом?

— Ты играешь у меня на нервах, Сет. — Сонни, наклонив голову, быстро пошла вперед. Я последовал за ней. Шум и музыка вечеринки вскоре утихли, оставшись позади в глубине ночи.

— Предполагается, что я должна быть против этого? — спросила она. — Я должна думать, что это аморально, некрасиво? А мне просто не хочется спать с ним. Он уже стар. Он странный тип. В общем, не в моем вкусе. Ясно?

— Да, но я имею в виду наши с тобой отношения и пытаюсь определить их.

— Это сделать совсем несложно, бэби. Я живу с тобой. Я сплю с тобой в одной постели. Тебе что, этого мало? Тебе нужен пояс верности?

— Но я серьезно… ну, послушай, — начал я несколько косноязычно. — Я люблю тебя.

— Почему ты всегда говоришь об этом?

— То есть как почему?

— Что это значит?

— Значит? Это значит, я думаю, что ты очень умная. Это значит, что быть с тобой для меня все равно что совершить полет на Марс и даже интереснее. Это значит то же, что и всегда.

— Это пугает меня. Ведь тебе только двадцать два года.

— И поэтому ты хочешь обвести меня вокруг пальца, верно? Ты говоришь мне, что я не знаю своих чувств и мыслей?

Молчание. Естественно, меня не удовлетворяло то, что я выиграл раунд таким образом.

— Так, значит, расклад такой: я люблю тебя, а ты меня не любишь.

— О, Сет! Только не это. Не начинай опять эту бодягу.

У нее бессильно повисли плечи, и конец шали упал на тротуар. Это было хорошо заметно, потому что мы стояли под фонарным столбом. Наши голоса звучали очень отчетливо на совершенно безлюдной улице, где маленькие одноэтажные домики лепились ярусами на склоне горы.

— Это правда. Я говорю на полном серьезе, девочка. Что же тогда у нас с тобой? Приятное развлечение?

— Такова жизнь, Сет. Во всем ее многообразии. Я хочу сказать, что мне очень нравится быть с тобой. Ты мне нравишься. Ты мне небезразличен. — Сонни медленно двинулась вперед и, очевидно, подыскав более подходящие слова, остановилась опять. — Сет, ты сводишь меня с ума, заставляя сказать, что я тебя люблю, потому что ты не можешь сказать это себе.

— О да, здорово, — сказал я. — Блестяще. Я просто без ума от того, что ты мне сказала. Теперь я могу спать спокойно.

— Сет, ты не хочешь и не можешь понять этого. Иногда кажется, что ты требуешь от меня столь многого, потому что хотел бы оказаться на моем месте. — Она резко кивнула, уверенная в том, что теперь поквиталась со мной, и, повернувшись, сделала шаг вперед. Однако я поймал ее за руку и удержал на месте.

— Ну и что? — произнес я внезапно. — Ну и что? Допустим, это так. По крайней мере я знаю, чем восхищаюсь. Ты самая близкая, самая умная.

— Вот именно! — раздраженно воскликнула Сонни. — Вот в чем проблема! Ты не знаешь обо мне самых простых вещей. Я для тебя воображаемый человек.

— Черт возьми! — возмутился я. — О чем ты говоришь? Я же изучал тебя как гребаный идиот. Я слушал твою сумасшедшую мамашу. Я встречался с ее друзьями. С твоей тетушкой. Я читал твои школьные дневники. Я пытаюсь разузнать все о твоем детстве. И ты думаешь, что все это зря? Что я бью мимо цели? Проблема в другом, леди. Ты боишься, что я узнаю тебя. Ты не хочешь, чтобы кто-то открыл в тебе то дерьмо, которое ты сама не хочешь знать.

— Какая глубокая мысль! — презрительно сказала Сонни.

Очевидно, все это было для нее настолько неожиданно, что она не могла поверить ушам. Дальнейший путь мы проделали молча и врозь. Я нарочно немного отстал от Сонни, и поэтому она подошла к машине первой. Я почти ожидал, что она уедет без меня, однако этого не случилось. В машине мы тоже все время молчали, и единственным звуком было урчание мотора моего «жука». На высоких оборотах он так тарахтел, словно в карбюратор попали мелкие монетки. В конце концов я не выдержал и включил радио. Передавали фортепианную аранжировку песни «Что это за штука, которую называют любовью?».