Окольцованные злом - Феликс Разумовский Страница 51

— Зеке! — Сбивая встречных с ног, Кондрат Спица и Хованский выскочили из ресторана и, очутившись в спасительной темноте улиц, стремительно помчались в разные стороны — ищи ветра в поле. Да и кто искать-то будет?

* * *

— Ну как он? — Подполковник Астахова до краев подлила в креманку с цветными шариками мороженого армянского коньяку из рюмки. — Что новенького?

— Вчера у нас опять был моцион к сфинксу. — Катерина внимательно наблюдала, как Антонина Карловна поглощает то ли пломбир с коньяком, то ли, наоборот, коньяк с пломбиром, и ей захотелось того же самого. Эх, и чего она всегда за рулем… — А третьего дня были мы у доктора. Выраженных патологий, сказали, нет, а отчего люди бродят ночами, толком не знает никто. Мол, психика человеческая — терра инкогнита, со времен папаши Фрейда так ничего нового и не появилось. Рекомендовали гипноз.

Они сидели в небольшой уютной кафешке в центре города, за окнами барабанил дождь, и хотелось не уходить отсюда подольше. Подполковница доела мороженое, повозила ложкой по пустому дну креманки и жестом подозвала официантку:

— Девушка, два по сто коньяку, орешков солененьких и сушеных бананов пачку.

Та отправилась за заказом, а Астахова, закурив, взяла Катину руку в свою:

— Слушай, мать, а не хватит ли с тебя? Что ты жизнь свою уродуешь? Мужиков, что ли, больше нет? Да пошли ты его куда подальше! Посмотри на себя — умная, молодая, красивая! Да сколько их еще будет-то, Господи, какие твои годы!

Поблагодарив официантку, вернувшуюся почти мгновенно, Антонина Карловна подняла рюмку:

— Ну, давай за тебя, что ли, чтоб тебе, мать, побыстрее этот чертов узел разрубить.

— Лучше распутать. — Катерина тоже пригубила коньяк, плевать, главное «антиполицай» не забыла. — Во-первых, Тося, он мне нравится и как мужик, и просто как человек. А во-вторых, я, кажется, залетела…

— Ну ты, мать, даешь! — Подполковница аж поперхнулась. — Детей в школах предохраняться учат. Лень колеса жрать, так хоть спираль бы вставила…

— У меня стоит, давно, японская.

Заметив, что разговор этот Кате явно не по нутру, Астахова переменила тему:

— Я тут с архивами поработала. Сейчас тебя развеселю. Знаешь, кем был дед твоего Башурова-Берсеньева? Ни за что не угадаешь, — самый что ни на есть орел чекист, генерал НКВД.

— Ну и что? — Катерина рассеянно посмотрела в окно. Дождь, кажется, прекратился, пора было разъезжаться по домам.

Дела минувших дней. 1919 год

Утро шестого апреля девятнадцатого года в Одессе выдалось каким-то неспокойным. Со стороны Фонтанов и Пересыпи доносилась беспорядочная стрельба — это наступали красные, — городскую думу уже занял совдеп, а набережные заполняли повозки с тюками и полевые кухни: союзнички спешно линяли, мать их за ногу.

Вся городская жизнь сконцентрировалась в порту. Там тесно, плечом к плечу, толпились тысячи отъезжающих: блестело золото погон и слезы на глазах, нервно ржали лошади, с плеском падали в воду чемоданы и кофр-форы, — эвакуация, одним словом.

Семен Ильич не разделял эмоций, царивших в толпе. Третьего дня, как только стало ясно, что лягушатники Одессу отдадут, не терзая себя ненужными переживаниями, он двинул прямо в ресторацию «Лондонской гостиницы», где, по обыкновению, обедал его давнишний знакомый ротмистр Порежецкий. Когда-то штабс-капитан подобрал его раненного на поле боя, с десяток верст волок на своем горбу, избавив тем самым от немецкого плена. Теперь же ротмистр был важной птицей при штабе белой контрразведки и, помня добро, помог, Хованскому и с паспортом, и с местом на «Памире» — ржавой хриплоголосой посудине.

«Ну вот и все, финита. — Семен Ильич, задумавшись, стоял у фальшборта, курил папироску и брезгливо цвиркал сверху в грязную воду. — Господи, неужели ради вот этого суетного орущего людского стада нужно было годами гнить в окопах, проливать кровь… И это ведь лучшие. А те, что останутся? Пьяное хамье в грязных шинелях, тупое и кровожадное… В расход бы их всех, и тех и других…»

Наконец все, кто сумел, погрузились на борт, заполнив свободное пространство горами багажа, и, дав прощальный гудок, «Памир» начал выходить на внешний рейд.

Дельцы всех мастей, финансисты, спекулянты, — Господи, кого тут только не было! Дождавшись, пока российские берега исчезли за кормой, штабе капитан принялся неторопливо нюхать воздуха. Конечно, хорошо бы взять на скок с прихватом самого одесского губернатора, который помимо прочего волок сундук с валютой. Но на него уже положили глаз офицеры из монархической контрразведки, почерневшие от спирта, со шпалерами в карманах галифе. Ссориться с бывшими однополчанами было глупо — замочат.

Внимание Хованского вскоре привлек бритый до синевы господин в щегольской визитке, с брюхом и бриллиантовым перстнем на волосатом мизинце левой руки. Он занимал отдельную каюту на средней палубе, сильно картавил и столовался в ресторане первого класса, в отличие от самого штабс-капитана, которого союзники кормили питательной бобовой похлебкой.

Наконец над многострадальным Черным морем повисла ночная прохлада, в небе загорелись крупные южные звезды, и под стоны и зубовный скрежет пароход начал засыпать. Дождавшись, пока пробили склянки, Семен Ильич выбрался из-под брезента, накрывавшего гору чемоданов, и, прокравшись коридором, сплошь уставленным корзинами и сундуками, остановился наконец перед каютой облюбованного им господина. Изнутри доносились весьма двусмысленные звуки: скрип койки, какое-то кряхтенье, дамское повизгивание. «Черт знает что такое». Не раздумывая Хованский привычно отжал внутряк и беззвучно открыл дверь.

Увиденное его возмутило до глубины души. Нет, право, господа, нельзя же так: мало того, что этот жирный червяк занимал отдельную каюту и питался в ресторации, он притащил на ночь даму — для развлечений! Ее, правда, Семен Ильич так толком и не разглядел, — она стояла на коленях, уткнувшись лицом в подушку. Зато ритмично двигавшийся мужской зад и выпуклая кабанья спина, поросшая густой рыжей шерстью, были отчетливо видны во всем своем безобразии.

Усмехнувшись пришедшей в голову озорной мысли, Хованский тюкнул хозяина каюты в основание черепа и тут же занял его место. Партнерша, до этого вяло постанывавшая, вскрикнула, сразу воодушевившись, — почувствовала разницу! Однако, так и не взглянув на ее лицо, Семен Ильич баловство быстро закончил, приласкал свою даму рукояткой нагана по затылку и занялся настоящим делом.

Скоро выяснилось, что любитель женских прелестей был господином весьма практичным и дальновидным. Карбованцев за границу он не вез, хранил, как видно, в каком-нибудь банке Лионского кредита, а при себе имел, не считая мелочи, около тысячи английских фунтов. Ладно, и на том спасибо. Кроме денег, штабс-капитан ничего брать не стал. Кинул прощальный взгляд на тощенькие ягодицы своего мимолетного увлечения и, с отвращением сплюнув, принялся выбираться из каюты.

Наутро в длиннющей очереди к сортиру, прилепленному, словно скворечник, к пароходному борту, только и разговоров было, что о ночном нападении. Однако по мере справления нужды страсти начали утихать, а когда застучали половники поваров и от котлов повалил убийственно густой запах похлебки, кое-кто даже порадовался: так им и надо, жидам! Едут себе первым классом, а нам — жри ободранных помойных кошек!