Кровавый приговор - Маурицио де Джованни Страница 50

Но испытание, которое ему предстояло, было тяжелым, может быть, самым тяжелым из всех, которые он пережил за свою жизнь.

Сколько времени он уже не разговаривает с женой? Конечно, они обмениваются короткими вежливыми фразами за ужином, дают простые указания по поводу управления прислугой и домом. Но больше не разговаривают по-настоящему и даже не смотрят друг другу в глаза.

И еще — постепенно каждый из них определил свою территорию.

В доме возникли невидимые границы: кабинет и маленькая зеленая гостиная для него, спальня и будуар для нее. Общими были только столовая и ночи без любви. Остальные комнаты были заперты или заняты прислугой.

Но теперь было необходимо начать разговор. Больше не оставалось времени для намеков, сокрытия правды, злого молчания.

Нужно говорить. Пока все не погибло окончательно.

Руджеро постучал в дверь Эммы.

Ричарди задумался, потом повернулся к Кончете Иодиче и сказал:

— Хорошо. Я должен задать вам несколько вопросов. Начнем с разговора о его заведении — о пиццерии. Как ваш муж смог ее открыть? На какие деньги?

— Часть денег — наши сбережения и выручка от продажи тележки. Остальные он занял у Кармелы, то есть у Кализе.

— Какие отношения были с ней у вашего мужа?

— Я к ней никогда не ходила и даже не знаю, где она жила. Моему мужу сказал про нее извозчик Симоне, его друг. Он говорил, что она не такая, как… другие. Те, если не вернешь им долг вовремя, последнюю рубашку с тебя снимут. Вы здесь про это знаете… Короче говоря, он сказал, что эта женщина более… как это говорят… гуманная, и, если должник не сумеет вовремя собрать все деньги, он может принести их потом: она продлит срок.

— А вашему мужу пришлось продлевать срок платежа?

Кончета опустила голову и сказала:

— Да, один раз. Дела в заведении шли неважно. А на днях… на днях он ходил просить о новой отсрочке. Он два дня набирался мужества для этого и думал, что я ничего не знаю. Но я заметила, что он не спал по ночам, и догадалась, в чем дело.

— И вам казалось, что он в отчаянии?

— В отчаянии нет, но он был озабочен и беспокоился. До того как открыл это заведение, он всегда смеялся, а потом перестал. Может быть, именно поэтому люди не шли к нам. Человек не пойдет есть туда, где никто не смеется.

Ричарди внимательно слушал ее.

— Перейдем к тому вечеру. Он сказал вам в тот раз, что идет к Кализе?

— Нет, не сказал. Но мы, — она украдкой бросила взгляд на свекровь, которая все время держала руку на плече Кончеты, чтобы придать ей сил, — знали об этом. Он ушел из заведения примерно в девять часов, когда большая часть посетителей уже разошлась. Сказал мне, что у него есть дело, а я чтобы закрыла пиццерию и шла домой. Я закрыла заведение, все вымыла и почистила, немного подождала его, а потом пошла домой. Я думала, что, возможно, он дома. Но его там не было. Мы накормили детей и уложили их спать, а он все не возвращался. Тогда мы подошли к окну — я и она. — Кончета указала кивком на свекровь и закончила: — Уже миновала полночь, когда он пришел домой.

— И как он выглядел?

Глаза Кончеты наполнились слезами, голос задрожал:

— Он был похож на пьяного, но от него не пахло вином. И шел с трудом: очень долго поднимался по лестнице. Он сказал, что устал и плохо себя чувствует. Повалился на кровать одетый — у него был сильный жар — и уснул. Я раздела его, как раздеваю детей, когда они засыпают одетые.

Она взглянула на свекровь, та едва заметно кивнула в знак согласия. Тогда Кончета вынула из своей одежды сложенный листок бумаги.

— И вот что я тогда нашла. Это выпало у него из куртки.

Она подала листок Майоне, тот развернул его и сообщил:

— Это вексель, комиссар. На восемьдесят лир, срок четырнадцатое апреля, выдан фирмой «Иодиче Тонино», получатель Кализе Кармела. И…

Ричарди поднял на него взгляд:

— И что?

Майоне посмотрел на Кончету и тихо ответил:

— Он испачкан кровью, комиссар.

Эмма немного приоткрыла дверь. В узкую щель муж разглядел часть ее лица и непричесанные волосы. Ее глаза были красными от слез, а может быть, ото сна.

— Чего ты хочешь?

— Можно мне войти? Я должен поговорить с тобой. Это важно.

В голосе Эммы звучала боль, когда она спросила в ответ:

— И что может быть так важно?

Она повернулась и пошла к своей кровати, оставив дверь незапертой. Руджеро вошел в спальню и запер дверь за собой.

Комната была в беспорядке. Одежда и белье были разбросаны по полу и по стульям, остатки завтрака стояли на ночном столике. На кровати лежал большой носовой платок — грязный. В воздухе пахло затхлостью и сыростью.

— Тебя рвало. Ты плохо себя чувствуешь.

Эмма задрожала и провела рукой по волосам.

— Какой ты догадливый! Не зря тебя прозвали лисой. Прошу тебя, садись. Будь как у себя дома.

Руджеро не стал обращать внимания на ее язвительное замечание. Он остался стоять и огляделся, потом пристально посмотрел на жену.

— Ты еще и напилась. Посмотри на себя — валяешься здесь как мусор. Тебе не стыдно?

Эмма повалилась на постель, усмехнулась и ответила:

— Стыдно ли мне? Да. Стыдно, что я не имела мужества сказать «нет» отцу, когда он велел мне выйти за тебя замуж. Стыдно, что у меня не хватало сил уйти от тебя, когда ты обращался со мной как с капризным ребенком. И мне стыдно, что сейчас я сижу здесь, вместо того чтобы…

— …Чтобы быть с ним. С Аттилио Ромором, — договорил за нее Руджеро.

После этих слов надолго наступила тишина. Эмма старалась сфокусировать затуманенный взгляд на муже.

— Откуда ты знаешь его имя? Будь ты проклят! Ты следил за мной? Нанял сыщиков выяснить, чем я занимаюсь? Мерзавец!

Ее рот некрасиво оскалился. Она втянула голову в плечи, согнула пальцы словно когти. В такой позе, растрепанная, с глазами красными от гнева и вина, Эмма была похожа на разъяренного зверя. Она огляделась в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы бросить в мужа.

Руджеро горько улыбнулся:

— Нанял сыщиков? А зачем тратить деньги, чтобы узнать то, о чем мне говорят все — и как раз потому, что я об этом не спрашиваю? Все — знакомые, друзья, даже привратник в доме. Ты ведь ни от кого не скрывалась — вела себя на глазах у всех как шлюха. И теперь ты еще удивляешься? Избавь меня от своей ярости и довольствуйся тем, что уже получила.

Эмма побледнела, на ощупь отыскала свой грязный носовой платок и поднесла его ко рту. Задыхаясь от нового приступа рвоты, она проговорила:

— Я его бросила. Больше не увижу.