Проклятая игра - Клайв Баркер Страница 50

Здесь были еще две собаки – последние. Пожиратель Лезвий быстренько обработал и их тоже. Сейчас он выглядел больше как мясник, нежели как бывший библиотекарь. Европеец поблагодарил его. Все оказалось проще, чем он предполагал.

– У меня есть дело в доме, – сказал он Бриру.

– Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?

– Нет. Но ты мог бы открыть мне дверь.

Брир подошел к задней двери и вышиб стекло, после чего просунул руку внутрь и отпер ее, пропуская Мамуляна в кухню.

– Спасибо. Жди меня здесь.

Европеец исчез в синем мраке интерьера. Брир дождался его ухода, и, когда тот скрылся из вида, вошел в Убежище вслед за ним – кровь и улыбка покрывали его лицо.

* * *

Хотя слой пара заглушал звук, у Уайтхеда создалось впечатление, что кто-то двигается в доме. Наверное, Штраусс – парень стал беспокойным в последнее время. Его глазам снова закрылись.

Где-то совсем рядом он услышал, как открылась и закрылась дверь – дверь предбанника перед парилкой. Он встал и спросил во тьму.

– Марти?

Ответа от Марти или от кого-нибудь еще не последовало. Уверенность, что он слышал звук двери, поколебалась – здесь всегда было сложно распознать звук. Да и увидеть что-нибудь. Пар значительно сгустился – он не видел противоположной стены комнаты.

– Здесь есть кто-нибудь? – снова спросил он.

Пар стоял мертвой серой стеной перед его глазами. Он проклял себя за то, что воспринимает все это так тяжело.

– Мартин? – спросил он снова. Хотя не было ни движения, ни звука, подтверждающего его подозрение, он знал, что он не один. Кто-то был совсем рядом, но еще не отвечал. Пока он спрашивал, он шарил рукой – дрожа исследуя плитку за плиткой – в поисках полотенца, сложенного рядом с ним. Его пальцы ощупывали складки, пока глаза все еще всматривались в стену пара перед ним, – в полотенце был пистолет. Его благодарные пальцы отыскали его.

Теперь более тихо он обратился к невидимому посетителю. Пистолет придал ему уверенность.

– Я знаю, что ты здесь. Покажись, ты, ублюдок. Ты не напугаешь меня.

Что-то сдвинулось в паре. Заклубились маленькие водовороты, которых становилось все больше. Уайтхед чувствовал удвоенные удары своего сердца в ушах. Кто бы это ни был (только бы это был не он, о Господи, только бы это был не он),он был готов. И затем, неожиданно, пар рассеялся, убитый внезапным холодом. Старик поднял пистолет. Если это былМарти, играя эту мерзкую шутку, он пожалеет об этом. Рука, держащая пистолет, начала мелко дрожать.

И наконец перед ним возникла фигура. Она была все еще слабо различима в дымке. По крайней мере, до тех пор, пока голос, который он тысячу раз слышал в своих пропитанных водкой кошмарах, произнес:

– Пилигрим.

Пар метнулся назад. Европеец был здесь, стоя перед ним. Его лицо вряд ли несло отпечаток тех семнадцати лет, которые прошли со дня их последней встречи. Куполообразные брови, глаза, посаженные так глубоко в своих орбитах, что они поблескивали, как вода на дне ущелья. Он изменился так мало, словно время – благоговея перед ним – оставляло его в стороне.

– Садись, – сказал он.

Уайтхед не пошевелился, пистолет по-прежнему был направлен на Европейца.

– Пожалуйста,Джозеф. Сядь.

Будет ли лучше, если он сядет? Можно ли избежать смертельного удара, изображая слабость? Или, может быть, это просто мелодрама полагать, что этого человека можно остановить? «В каком же сне я жил, – упрекнул себя Уайтхед, – полагая, что этот человек явится сюда, чтобы избить меня, чтобы заставить меня истекать кровью?» Эти глаза таили большее, чем избиение.

Он сел. Он сознавал, что совершенно обнажен, но его это не слишком беспокоило. Мамулян не смотрел на его плоть – он видел глубже, чем мясо и кости. Уайтхед ощутил этот взгляд в себе – он ударял по его сердцу. Как еще он мог объяснить облегчение, которое он ощущал, увидев наконец Европейца.

– Так долго... – это было все, что он смог сказать: прихрамывающая банальность. Не выглядел ли он надеющимся любовником, молящем о воссоединении? Возможно, это было недалеко от истины. Своеобразие их взаимной ненависти обладало чистотой любви.

Европеец изучал его.

– Пилигрим, – прошептал он с упреком, указывая взглядом на пистолет, – нет необходимости. Или смысла.

Уайтхед улыбнулся и положил пистолет на полотенце рядом с собой.

* * *

– Я боялся, что ты придешь, – сказал он. – Поэтому я купил собак. Ты знаешь, что я ненавижу собак. Но я знал, что ты ненавидишь их сильнее.

Мамулян прикоснулся пальцем к своим губам, прерывая речь Уайтхеда.

– Я прощаю собак, – сказал он. Кого он прощал – животных или человека, который использовал их против него?

– Зачем тебе нужно было возвращаться? – спросил Уайтхед. – Ты должен был знать, что я не буду рад тебе.

– Ты знаешь, зачем я пришел.

– Нет, не знаю. Действительноне знаю.

– Джозеф, – вздохнул Мамулян. – Не нужно обходиться со мной, как с одним из твоих политиков. Меня не нужно кормить обещаниями, а затем вышвыривать прочь, когда твоя судьба изменится. Не надо было поступать со мной так.

– Я не поступал.

– Пожалуйста, не лги. Не сейчас. Не сейчас, когда для нас обоих осталось так мало времени. В этот раз, в этот последнийраз давай будем честными друг с другом. Давай откроем наши сердца друг другу. Другой возможности не будет.

– Почему нет? Почему мы не можем начать сначала?

– Мы стары. И устали.

– Я нет.

– Тогда из-за же ты не отвоевал свою Империю, если не из-за утомления?

–Так это была твоя работа? – спросил Уайтхед, уже уверенный в ответе.

Мамулян кивнул.

– Ты не единственный человек, которому я помог обрести удачу. У меня есть друзья в высших кругах, все, как и ты, изучали Провидение. Они могут продать и купить полмира, если я их попрошу, – они должны мне. Но ни один из них никогда не был таким, как ты, Джозеф. Ты был самым голодным и самым могущественным. Только с тобой я видел возможность...

– Продолжай, – поторопил его Уайтхед, – возможность чего?

– Спасения, – ответил Мамулян и рассмеялся над этой мыслью. – Ото всего.

Уайтхед никогда не предполагал, что все это будет так: путаный разговор в белой кафельной комнате, двое стариков обмениваются своими бедами, переворачивая воспоминания как камни, глядя, как разбегаются вши. Это было намного более мягко и намного болезненнее. Ничто так не очищает, как потеря.

– Я наделал ошибок, – сказал он, – и я искренне сожалею об этом.