День гнева - Йонас Бонниер Страница 50

– Теперь я тебя не понимаю.

– Каким образом она обретет этот покой? Смертельная болезнь? Рак?

– Этого я не знаю.

– Может, несчастный случай? Ее собьет машина?

– Я действительно этого не знаю.

– Кристина ударилась головой о смеситель в ванной, ведь так? Вряд ли нечто подобное произойдет еще раз.

Разговор становился все неприятнее. Упомянутая Анной ванная находилась в каких-нибудь пяти метрах от кровати, на которой они лежали.

– Пути Господни неисповедимы, – процитировал в свою очередь Синдре.

– Но что-то ведь должно произойти, если Микаэла и в самом деле удостоится уйти раньше нас?

Синдре молчал – ответа на этот вопрос у него не было. Были неясные предчувствия, идеи – не более того.

– Ты ведь знаешь, что ни Эва, ни Петер не верят в пророчество Аронсона, – сказал Синдре вместо этого. – Что думают по этому поводу другие, уже не столь важно. Большинство держится мнения семьи Скуг.

Анна кивнула.

– Но ты ведь веришь? – спросила она. – Ты тоже считаешь, что Микаэла удостоится милости уйти раньше нас?

Анна затаила дыхание и широко раскрыла глаза, готовая ловить каждое его слово. Именно такой она больше всего нравилась Синдре.

– Я верю, что ты и я сможем защитить Фирцу от сатаны, – ответил он. – Я верю, что в этом наш долг и наше предназначение. И все, что мы сделаем ради этого, будет правильно.

Анна подняла глаза на картину над кроватью, но, похоже, не видела ее. Она была в своих мыслях. Синдре зевнул:

– Думаю, нам предстоит спокойная ночь.

– Я все решила, – сказала Анна. – Я разведусь с ним.

49

На этот раз пасторы собрались в доме семьи Альме, что само по себе было удивительно. Обычно Лукаса Альме не приглашали на такие встречи. Зато его жена Беттан приходилась родной сестрой Петеру Скугу, и это, равно как и то, что дом Альме тоже стоял на холме Гренстакюллен, стало причиной столь странного выбора.

Руководство Филадельфийской общины Кнутбю расположилось на просиженном диване в телевизионной комнате, в которой раньше находился гараж. Бетонные стены до сих пор не были оштукатурены, а пол покрывал палас, пролежавший здесь верные двадцать лет.

Вазочка с печеньем уже опустела, а Синдре как был, так и остался голоден. Он не хотел просить еще печенья и подумал о пакете чипсов, который откроет, как только доберется до дома.

Все, кроме Эвы, были на месте. Пасторы углубились в дискуссию, какого наказания заслуживает некто Хассе Ниман, посмевший поставить под сомнение репутацию самого Пера Флудквиста. Синдре не имел ни малейшего представления ни об этом Хассе, ни о том, каким образом тот пытался умалить авторитет Пера. Если что сейчас и занимало его мысли, то совсем другое.

Разговор крутился вокруг наказания, коллеги-пасторы особенно любили смаковать подобные темы.

Синдре помнил, как удивился, когда несколько лет тому назад впервые оказался в их обществе. К тому времени он успел несколько раз встретиться с Эвой, которая обещала ему место пастора в общине Кнутбю в Уппланде. Синдре льстило это предложение, ведь на тот момент ему было всего двадцать три года. При этом он считал себя вполне заслуживающим занять этот пост.

Он был готов. Но на первой пасторской встрече в Филадельфийской общине буквально онемел от изумления. Много недель спустя до Синдре дошли слухи, что будущие коллеги спрашивали Эву, что она нашла в этом молчаливом вермландце. За все совещание он так и не произнес ни слова, до такой степени поразил Синдре тон дискуссии. Он ведь успел поработать в нескольких общинах в Вермланде и разъезжал по всей Швеции с проповедями и библейскими курсами. Но пасторы из Кнутбю говорили совсем не о том, о чем Синдре привык слышать на подобных встречах. О чем именно, он понял далеко не сразу.

Среди них не было теологов. Гитаристы и автомеханики, санитары и резчики по дереву – все они в мгновенье ока превратились в пасторов по совместительству одним взмахом волшебной палочки Эвы Скуг. Почти все, как и он, были новичками в этом деле. Поэтому профессиональная доверительность, которая могла бы резко снизить накал страстей, отсутствовала напрочь. Любая дискуссия выливалась в жаркий обмен взаимоисключающими мнениями.

Все эти новообращенные пасторы, подпавшие, как и Синдре, под обаяние Эвы и заразившиеся от нее энтузиазмом, не имели никакого теоретического аппарата для обсуждения библейских текстов. С появлением Синдре ситуация несколько исправилась. Сам он быстро научился обращать невежество коллег в свою пользу.

Сейчас, переводя взгляд с одного пастора на другого, Синдре думал о том, как любил смущать их своей эрудицией. Как отсылал к переводам с иврита, о которых они не слышали, и потом весь сиял от осознания собственной учености. Если бы не Синдре, разве могли бы они обсуждать сейчас возможные последствия проступка этого Хассе Нимана? На Синдре они смотрели как на Дельфийского оракула, и Эва это одобряла. Он мог ответить на любой вопрос, поэтому довольно быстро из новопереселенца стал лидером местной общины.

Синдре видел, как шевелились их губы, ловил взгляды, обращенные в его сторону, но ничего не слышал. До сих пор ему нравилось, когда они его о чем-нибудь спрашивали. Почему же сегодня вдруг стало так тоскливо? Пасторы были все те же водители «Скорой помощи» и резчики по дереву, только наделенные уверенностью, которую дает умение выражать свои мысли. Но для Синдре все это не представляло больше никакого интереса.

С некоторых пор церковная жизнь утомляла его. Синдре был все так же ловок в комментировании Библии, с ходу делал ссылки на стихи Ветхого и Нового Заветов и понимал текст Иоаннова Откровения во всей его несказанной глубине.

Верил ли он в Бога? Какое это имело значение? Синдре верил в себя, верил, что знает, как надо жить, чтобы соответствовать всем требованиям, которые церковь предъявляет христианину. Выражаясь иначе, он умел при помощи стихов Евангелия объяснить и оправдать собственную жизнь. Синдре лучше кого бы то ни было ориентировался в моральных заповедях Отца, Сына и Святого Духа.

Жизнь как соревнования по спортивному ориентированию – совершенно незнакомая местность, и время ограниченно. Но только пришедший к финишу последним получает право судить тех, кто размечал дистанцию.

И все-таки, положа руку на сердце, верил ли Синдре в Бога? Нет, не верил. Он верил в Библию, и до сих пор этого было достаточно.

Над столом повисла тишина, и Синдре понял, что пасторы ждут его заключительного слова. Они, как обычно, пришли к какому-то соглашению, но оно не имеет силы, пока не одобрено Синдре.

Филадельфийской общине Кнутбю больше нечем заинтересовать его. По крайней мере, здесь нет ничего интересного, что не было бы делом рук самого Синдре. Он сам создает себе проблемы, чтобы решать их, а такая жизнь рано или поздно наскучит кому угодно.