Отель - Олег Андреев Страница 5

Телефон у мамы не отвечал. Вера Михайловна перезвонила соседям, те тоже не снимали трубку. Понятно, всего-то начало шестого утра. Нормальные люди спят, как при социализме. А ей вот собираться на работу, в это гнездо капиталистического сервиса.

Конечно, нелегко было забыть о прежнем начальственном положении, о научной работе, о друзьях-интеллектуалах, но Вера Михайловна скоро даже полюбила Отель. Вернее, не само здание, конечно, а людей. Например, Карченко. Сначала он показался гардеробщице довольно симпатичным. Бывший «афганец», а к «афганцам» у нее было свое отношение, личное, болезненное, афганская и чеченская война – какая разница. Стройный, подтянутый, безукоризненно одетый, вежливый. Ей казалось, что, будь жив Саша, он непременно был бы именно таким. Победителем. Но Афган мы проиграли, и сами «афганцы» вернулись непонятные и со страшинкой во взглядах. Карченко был не такой. Может быть, поэтому Вера Михайловна, оказавшись с ним наедине, рискнула по-женски посоветовать секьюрити слегка смять носовой платок и не застегивать костюм на все пуговицы.

Дело происходило в конце рабочего дня, а он выглядел так, будто было утро: брюки со стрелкой, туфли без пылинки, прическа – волосок к волоску. Карченко после ее слов ничего не сказал. Только посмотрел, но от его взгляда она смешалась, как будто он напомнил ей ее место.

– Это я так, к слову. Понимаете, английский джентльмен – это исторический социальный статус, это младший сын в семье, которому, кроме имени, ничего не остается в наследство. Он восполняет это кастовой солидарностью и безупречностью в одежде, но чтобы подчеркнуть, что одежда все-таки не главное в его жизни, он допускает намеренную небрежность. Это понятно? Я понятно объясняю?

Вера Михайловна очень волновалась. Она как раз приколола к жакету бархатную розу. Ей казалось, что деталька в тон не нарушит общий вид униформы, кроме того, ведь она женщина, и, как утверждают ее подруги, еще очень и очень

– Вы бы сняли, – кивнул он на бутон, и Вера Михайловна очень обиделась.

Тем не менее Карченко стал не так туго завязывать галстук, а платок торчал уже не безукоризненным треугольником. Была расстегнута и пуговица на пиджаке. Гардеробщица хотела было сказать, что столько небрежностей – перебор для английского джентльмена, но опоздала. Мисс Пайпс указала секьюрити на небрежность в одежде, и, хотя она почти слово в слово повторила Карченко слова Веры Михайловны, гардеробщица почему-то стала бояться секьюрити.

Карченко не был ее начальником. Непосредственными были другие, а старшим среди них Ставцов. Этот ей нравился меньше, но, как ни странно, она его не боялась. Между ними была дистанция и в силу служебного положения, и в силу возраста, и в силу культурного багажа, хотя зам по производству тщательно это скрывал. Больше того, он учился языку и работал над произношением. Вера Михайловна принесла ему «Унесенные ветром» на языке оригинала из своей библиотеки.

К числу любимых действий и ритуалов Веры Михайловны относилось прослушивание новостей, чтение зарубежного автора в метро, по выходным посещение кладбища, где покоился муж, а на плите рядом были выбиты инициалы сына. И хотя самих останков там не было – они сгнили где-то под Урус-Мартаном, – она умела разговаривать с плитой.

– Афанасий? Ты куда залез? Ну что мне с тобой делать? Мусорное ведро – это масса микробов. И ты в таком жутком месте собрался рожать? Как не стыдно. Люди из провинции пытаются всеми силами прорваться в Москву, зубами зацепиться за культуру. А ты? Если бы меня родили в подворотне, а потом подобрала графиня, будь уверен – ниже гувернантки я бы не опустилась. У тебя есть все. Научись пользоваться. Научился же ходить в унитаз.

Афанасий был извлечен из-под раковины и водворен в корзинку.

– Что же мне с тобой делать? – вслух подумала она. – На работу не возьмешь, оставлять одного боязно.

Вера Михайловна посмотрела на часы и набрала номер своей подруги. Подруга была замужем за дипломатом и потому любила с утра основательно поспать. В трубке очень долго гудело, и как-то по-особенному тоскливо. Наконец ответили. Вера Михайловна вкратце изложила свою просьбу приехать и проследить за родами Афанасия.

– Ты с ума сошла, подруга. Я не акушерка и не ветеринар. Вызови специальную ветпомощь. В конце концов, читала же ты классиков. Должна помнить, как русские бабы в поле рожали. Прямо в борозде… – окончательно проснулась жена дипломата.

– Афанасий не баба, а кот…

– Тем более…

– Но я слышала, что они иногда занимаются… каннибальством, – испуганно сообщила гардеробщица. – А вдруг?

– Бывает. Но это когда рядом папаша. У тебя, насколько я знаю, отец неизвестен. Так что можешь не беспокоиться. Вообще не понимаю, как это твой Афанасий мог умудриться. Он вообще без поводка не ходит.

– На даче… Я думала – свобода, травка…

– «Свобода, травка». Ты-то должна понимать, что такое свобода и травка. В общем, я тебе говорю: свинья грязь найдет.

– Афанасий не свинья. – Вера Михайловна обиделась.

– Так покупай ему противозачаточные. И всем котам во дворе раздай презервативы.

– Он не свинья и не баба.

Вера Михайловна повесила трубку.

– Сидишь, нехорошая женщина? Я торговать потомством не умею.

Телефон зазвонил вновь.

– Ладно. Извини. Не свинья. Приеду к обеду. Ключи сунь под коврик, мамаша. Но раньше обеда не жди, мне своих лоботрясов обиходить надо, – смилостивилась подруга.

Вера Михайловна снова позвонила маме – тишина.

Нет, так не пойдет. Вера Михайловна вдруг с ужасом поняла, что мама невечна. Что, как ни страшно об этом думать, мама стареет, мама может умереть. Ее надо переселить к себе. Продать комнату в коммуналке, и пусть живет с ней.

Правда, мама терпеть не может кошек, но уж как-нибудь уживутся.

Вера Михайловна несколькими тонкими штрихами нанесла макияж, сунула в сумку томик Шелли и, постукивая каблучками, поспешила к лифту. Ей предстояло покинуть спальный район и, вдыхая чужие миазмы плохо вентилируемого метро, перенестись в атмосферу лоска, доведенного до совершенства.