Электрические тела - Колин Харрисон Страница 5

Я был переполнен чудовищным горем и убийственной жаждой мести. Конечно, я считал, что подобные вещи случаются с другими людьми: гангстерами, наркоманами, дураками, отбросами. И теперь мне казалось, что любые десять обкурившихся идиотов, болтающихся по улицам и терзающих английский язык или выпрашивающих мелочь на станциях подземки, не стоят жизни моей милой голубоглазой Лиз. Я смотрел на каждого выпендривающегося подростка с золотой цепью на шее, словно он был одним из тех, кто убил мою жену. «Может быть, этот парень – именно тот». Я подумывал, не купить ли пистолет и не поехать ли в Гарлем, выбрав объектом возмездия какого-нибудь – любого – несчастного ублюдка. А почему бы и нет? В бухгалтерском балансе воздаяния это представлялось уместным. Конечно, я был не в себе: я стал человеком, в котором горе разбудило дремавший расизм. Это были гадкие мысли, но я их лелеял, я в них верил: они казались истинными и справедливыми. Я не отставал от следователей, но все свидетели запомнили только серебристый «БМВ» («С этими долбаными темными стеклами, понимаешь?» – сказал один из них), в котором сидели нескольких молодых чернокожих, оглушающие звуки стерео и абсурдный хохот, когда над стеклом показалось дуло пистолета, открывшего огонь.

Буду честным, моя Лиз не была единственной жертвой. Одна из пуль прошла сквозь витрину магазина, срикошетила от кассового аппарата и, кувыркаясь в воздухе, порвала горло темнокожей старухе, которая выбирала зеленый лук. Она выжила. Еще одна пуля пролетела через весь магазин, попала в подсобку, прошила здоровое сердце тринадцатилетнего корейского мальчика, стоявшего на перевернутом деревянном ящике, и мгновенно его убила.

«Нью-Йорк таймс» напечатала пару статей о двойном убийстве, потому что одна из жертв оказалась белой беременной женщиной с высшим образованием, и случившееся с ней было тем, чего читатели «Таймс» боятся больше всего, постоянно сравнивая преимущества жизни в Нью-Йорке с тем фактом, что, чем дольше там остаешься, тем больше вероятность, что город заставит тебя платить. Журналист, человек по фамилии Уэбер, прилежно выслушал мои сетования. Желтая пресса тоже ухватилась за этот случай, и если вы в то время жили в Нью-Йорке и читали «Нью-Йорк пост», то могли видеть фотографию мужчины в плаще, сжимающего портфель и устремившего взгляд куда-то за пределы кадра. Фотовспышка выхватила стиснутые челюсти, но не затененные глазницы. Заголовок гласил: «Беременную жену застрелили из машины». Невозможно понять, смотрит ли мужчина в могилу своей жены или в глубины своей ненависти к ее убийце. Меня возмущали газеты, превратившие мою муку в мелкое развлечение публики.

Поскольку подозреваемых не было, а несколько дней спустя произошло очередное ужасающее преступление (когда череп и перешедшие в суп останки некой балерины были обнаружены в долго кипевшей кастрюле одной из квартир Ист-Виллидж), публика быстро забыла про убийство Лиз. Бойня в Нью-Йорке не прекращается никогда. Оно и к лучшему, потому что мне начали звонить психи, которые, возбужденно соболезнуя мне («Ах, какая трагедия!»), заявляли, что знают, кто это сделал, и готовы сообщить мне об этом за определенную плату, или что Лиз жива и что больничные бюрократы просто перепутали тела, а она в коме лежит в дальнем крыле больницы. Одна отчаявшаяся женщина прислала мне надушенную записку с вопросом, не хочу ли я снова жениться, и вложенную фотографию, которую я рассмотрел и вернул.

Я переехал в неухоженный, разваливающийся дом миссис Кронистер, чтобы спрятаться. Пустой дом, принадлежавший мне по закону, за который я должен был расплачиваться, давал мне призрачное утешение при мысли, что Лиз желала, чтобы мы здесь жили. Мне хотелось одного: уставать как можно сильнее, настолько сильно, чтобы не испытывать никаких чувств и ни о чем не вспоминать. Позже, когда до полиции с улиц стали доходить слухи об убийствах и у них появился подозреваемый, мне не удалось увидеть убийцу Лиз и понять мотивы тех, кто лишил ее жизни с такой меткой небрежностью. Подозреваемый, некий Ройнелл Уилкс, двадцатилетний парень, ничем не отличался от множества других таких же, включая наличие ранее совершенных правонарушений и двух золотых зубов, сверкавших во рту. Я предпочел ненавидеть его самым простым способом: представив его себе как недоучку, бросившего школу в девятом классе, тупоголового дурня в обвисшей кожаной куртке, покупавшего кассеты с мрачным рэпом, которые Корпорация продавала миллионами, подростком без совести, подонком, трусом в мешковатых брюках и кроссовках. Но все было не так просто. Позже я узнал, что в детстве Уилкса регулярно до полусмерти избивал отец, что привело к необучаемости и постоянному отставанию в школе. И если Лиз была убита случайно, то Уилкса убили потому, что хотели убить именно его. Его обнаружили на рассвете прикованным наручниками к рулю того самого «БМВ», припаркованного напротив цветочного магазина в Гарлеме. В коротко остриженный затылок выпустили две пули, а глубоко в глотку засунули десять новеньких стодолларовых купюр. В «Пост» напечатали и эту фотографию, было видно, что на голове у Уилкса выбрита дорожка в виде молнии, а лицо в смертельном покое казалось мягким и даже нежным. Мое сердце не было настолько большим, чтобы его простить, однако я не мог радоваться тому, что он умер. Нет, его смерть невольно меня опечалила: я понял, что в конечном итоге Уилкса убило то же, что убило Лиз. Их обоих убил город.

Итак, желание мстить испарилось, но горе осталось. Я замкнулся в себе, погрузившись с головой в работу в Корпорации. Я погряз в бумагах, звонках и встречах со рвением человека, которому нельзя много думать. Друзья советовали мне походить несколько месяцев к психотерапевту, специализирующемуся «на потерях», встречаться с кем-то или отправиться путешествовать. Вместо этого после похорон я вышел на работу. Я был в состоянии только работать. Моя склонность к воспоминаниям была уничтожена прессом работы. В Белый дом пришел Буш, великое золотое десятилетие потерпело крах, однако Корпорация процветала. Страна свалилась в трясину спада, ВВС США сожгли тысячи иракских солдат. Корпорация отправила в войска пять тысяч видеокассет с нашими фильмами. Их смотрели в армейских палатках. Это была моя идея. Мы были обременены крупными займами, но мы продолжали делать деньги. Корпорация – крупнейшая в стране компания средств массовой информации и развлечений – очень, очень хорошо умеет делать деньги.

В моем отделе на двадцатом этаже я прослыл странным, бесстрастным честолюбцем. По какому-то капризу судьбы после убийства Лиз удача повернулась ко мне лицом: ее смерть помогла мне проявить пугающую работоспособность. Моррисон, вторая по значимости персона в Корпорации, человек, которого все боялись, начал обращать на меня внимание, когда подразделение в результате моего плана маркетинга принесло 49 миллионов долларов дохода. В бытность морским десантником Моррисон потерял полноги и почти всю кисть во Вьетнаме. Выжив там, он приобрел уверенность, которой хватило бы на пятерых. Война показала ему, что мы – просто ходячие мешки мяса, а стоит человеку прийти к такому выводу, как он приобретает способность строить блестящие планы. Моррисону был свойствен некий подлый оппортунизм (я это сознавал даже тогда), и он понял, что моя потеря может пойти ему на пользу. Я подавал надежды. Он решительно повысил меня, переведя на тридцать девятый этаж, где кондиционированный воздух был прохладнее, а туалетная бумага – мягче и где двадцать пять человек вели все дела, управляя сорока шестью тысячами служащих Корпорации. Название новой должности представляло собой бессмысленную цепочку слов, начинавшуюся словами «вице-президент». Я начал получать ответственные задания, а потом – доступ к руководству, приглашения на обеды, повышение жалованья и право покупки акций. Я не делал ошибок, я перестал тревожиться о выплатах по закладной. Я привык, что прачечная забирает мои рубашки в стирку и доставляет их домой. Это произошло в течение нескольких лет. Мое имя не появлялось в ежегодных отчетах рядом с цветными фотографиями Президента, Моррисона и еще четырех или пяти главных лиц, застывших в неестественных позах, но я ездил в лимузинах, видел все бюджеты и ходил на закрытые совещания. Я не слишком нравился Моррисону как человек, но он видел, что я ему полезен. А именно это и ищут начальники, даже на столь высоком уровне, – полезность.