Охота на лис - Майнет Уолтерс Страница 5

В то время вопрос был не лишен смысла, и семья сомкнула ряды, чтобы спасти ее репутацию. Локайер-Фоксы принадлежали к числу уважаемых офицерских семейств. Ее члены отличились на многих фронтах, от Крымской войны до войны в Корее. Аборт исключался, так как Элизабет сообщила о своей проблеме слишком поздно, и единственным вариантом в подобной ситуации, когда необходимо было избежать статуса матери-одиночки незаконнорожденного ребенка, оставалось усыновление. Сейчас это может показаться наивным, не менее наивным, наверное, оно было и тогда, в 1973 году, когда движение за права женщин уже пользовалось значительным авторитетом. Тем не менее «достойный» брак представлялся членам семейства Локайер-Фокс единственным возможным решением проблем неуправляемой дочери. Они рассчитывали на то, что стоит ей завести нормальную семью, как она научится быть ответственной женой и матерью.

Сошлись на версии, что Элизабет больна сильным воспалением гланд. Когда стало ясно, что болезнь достаточна серьезна и к тому же заразна настолько, что потребовался трехмесячный карантин, все друзья и знакомые родителей Элизабет поспешили выразить сочувствие. Правда, довольно умеренное, так как никто из них особого расположения к детям Локайер-Фоксов не питал. Для всех остальных — арендаторов и рабочих в поместье Локайер-Фоксов — Элизабет демонстрировала свой уже ставший привычным необузданный характер. По ночам она срывалась с «привязи», на которой держала ее мать, и отправлялась пьянствовать и трахаться до полного отупения, ни на мгновение не задумываясь о том, какой вред может причинить плоду. Если его все равно заберут, с какой стати она должна о нем заботиться? Единственное, чего она хотела, было как можно скорее от него избавиться, и чем грубее был секс, которым она занималась, тем больше, как ей казалось, была вероятность выкидыша.

Врач и акушерка хранил и полное молчание, и в положенный срок на свет появился на удивление здоровый ребенок. В конце послеродового периода Элизабет, ставшую благодаря бледности и хрупкости в каком-то смысле еще более привлекательной, отправили в Лондон для завершения образования. Там она познакомилась с сыном баронета, который нашел ее слегка болезненный вид и необычную слезливость особенно притягательными, и их знакомство завершилось бракосочетанием.

Что касается Нэнси, ее пребывание в Шенстед-Мэнор было весьма кратковременным. По прошествии всего нескольких часов после родов ее через агентство по усыновлениям передали бездетной супружеской паре, проживавшей на одной херефордской ферме. Истинное происхождение девочки приемным родителям так и осталось неизвестным, да, собственно, оно их и не очень интересовало. Смиты были добрыми людьми, обожавшими ребенка, которого даровала им судьба. Они никогда не скрывали сам факт удочерения и объясняли все лучшие качества девочки — в основном несомненную одаренность, благодаря которой она поступила в Оксфорд — хорошей наследственностью и бесспорными достоинствами ее настоящих родителей.

Нэнси же, напротив, все приписывала своему положению единственного ребенка в семье, удивительной щедрости и вниманию, которые проявили к ней приемные родители, их стремлению дать ей хорошее образование и постоянной поддержке всех ее начинаний и устремлений. Она почти никогда не задумывалась о наследственности. Уверенная в неизменной любви и привязанности к ней двух добрейших людей, Нэнси попросту не видела смысла в пустых фантазиях о женщине, когда-то бросившей ее на произвол судьбы. Кем бы она ни была, то, что произошло с ней, тысячи и тысячи раз происходило с женщинами раньше и будет происходить и впредь. Случайная беременность… Нежеланный ребенок… В жизни ее не было места для такой матери.

Или, точнее, не было бы, если бы не настойчивый поверенный, отыскавший Нэнси у Смитов в Херефорде через агентство по усыновлениям. Не получив ответа на несколько писем, он лично отправился к Смитам, и судьбе было угодно, чтобы, постучавшись в дверь фермы, он обнаружил Нэнси дома. В тот день она как раз приехала навестить своих приемных родителей.

* * *

Мать убедила Нэнси побеседовать с поверенным. Она нашла дочь на конюшне, где Нэнси счищала грязь с боков мерина по кличке Красный Дракон. Реакция лошади на известие о присутствии на ферме поверенного — презрительное фырканье — до такой степени напомнила реакцию самой Нэнси, что девушка даже одобрительно поцеловала Дракона в морду. У него очень тонкое чутье, сказала она приемной матери. Красный кого хочешь учует на расстоянии тысячи шагов. Итак? Мистер Анкертон сообщил, что ему нужно, или все еще продолжает прятаться за туманными намеками?

Его письма представляли собой шедевры юридического плетения словес. При поверхностном их прочтении могло сложиться впечатление, что речь идет о наследстве: «Нэнси Смит, родившаяся 23.05.73… нечто, что может служить вашей выгоде…» Но в некоторых местах: «…по рекомендации семьи Локайер-Фокс… вопросы, имеющие к этому непосредственное отношение… пожалуйста, подтвердите дату вашего рождения…» Между строк можно было прочесть намек на попытку ее настоящей матери пойти на сближение с давно потерянной дочерью в обход законодательства об удочерении. Нэнси собиралась с ходу отвергнуть все подобные претензии: «Я — Смит!» Но приемная мать настояла, чтобы она отнеслась к письмам помягче.

Мэри Смит была неприятна сама мысль о грубом и резком отказе кому бы то ни было, а особенно матери, так никогда и не увидевшей своего ребенка. «Она дала тебе жизнь», — сказала Мэри, как будто это было достаточное основание для того, чтобы завязывать отношения с совершенно незнакомым человеком. Нэнси, по природе совершенно чуждая сентиментальности, хотела убедить Мэри, что подобным образом они ввязываются в историю, которая грозит кучей неприятностей. Однако, как всегда, ей не удалось заставить себя пойти наперекор желаниям добросердечной матери. Величайшим талантом Мэри было умение обнаруживать в людях все лучшее, так как ее нежелание замечать в окружающих недостатки означало, что для нее они попросту не существуют. Впрочем, такое отношение частенько служило причиной множества неприятных разочарований, с которыми ей тоже приходилось мириться.

Нэнси боялась, что в данном случае ее приемную мать ждет очередное разочарование. Со свойственным ей прагматическим цинизмом она могла представить только два сценария подобного «примирения». По этой причине она и отвергла с ходу все предложения ответить на письма поверенного. Оба сценария были крайне примитивны; либо у нее складывались отношения с биологической матерью, либо нет, в обоих случаях ее ожидала крайне неприятная поездка. Нэнси твердо верила, что у каждого человека может быть только одна мать. И зачем усложнять себе жизнь, добавляя ненужный эмоциональный багаж, связанный со второй матерью? Мэри со своей стороны всегда стремилась поставить себя на место другого человека и найти повод для сочувствия, поэтому дилемма Нэнси казалась ей надуманной. «Никто же не требует от тебя, чтобы ты сделала выбор между мной и твоей другой матерью, — говорила Мэри. — Нас с мужем, к примеру, ты же любишь одинаково. В жизни мы обычно любим очень многих людей. Почему в данном случае все должно быть по-другому?»

Вопрос, ответ на который можно дать только постфактум, а тогда уже слишком поздно. Стоит завязать с кем-то отношения — и пути назад нет. В глубине души Нэнси спрашивала себя, а не действует ли Мэри под влиянием некой гордыни? Может, она хочет похвастаться перед незнакомой женщиной? А если ей действительно хочется продемонстрировать какие-то свои преимущества, так ли уж плохо подобное желание? Ведь и Нэнси была не свободна от предвкушения некоего злорадства, которое она в такой ситуации, несомненно, ощутила бы. «Посмотри на меня. Я ребенок, от которого ты отказалась. И вот кем я стала без малейшей помощи с твоей стороны». Она бы сопротивлялась уговорам Мэри более уверенно и твердо, будь рядом отец, который поддержал бы ее. Он понимал природу ревности гораздо лучше жены, так как вырос посреди непрерывных сражений за него между родной матерью и мачехой, но на дворе был август, и отец работал в поле, убирал урожай. В его отсутствие Нэнси ничего не оставалось, как уступить. Она пыталась убедить себя, что не происходит чего-либо особенного. В жизни все гораздо проще и банальнее, чем поначалу представляется в воображении.