Смерть как сон - Грег Айлс Страница 5

Квантовые физики дали этому эффекту название «парность частиц» – фотоны, которые находятся далеко друг от друга и на первый взгляд никак не связаны между собой, в сходных обстоятельствах ведут себя идентично. Словно подчиняясь каким-то своим, только для них придуманным физическим законам. И никакая преграда не сможет этому помешать. Что-то похожее существовало между мной и Джейн. И тогда, на сараевской улице, меня вдруг посетило ужасное ощущение – ее больше нет. А спустя двенадцать часов мне позвонил мой агент.

С тех пор прошло больше года. И вот час назад я вошла в гонконгский Музей живописи и наткнулась на Джейн. Нагую и мертвую. Не помню точно, что случилось в следующие несколько минут. Во всяком случае, Земля не замедлила свой бег вокруг Солнца. Атомные часы в Балдере, штат Колорадо, по которым все американцы сверяют время, не сбились с ритма. Но мое личное время вдруг остановилось и я провалилась в черную дыру.

А очнулась уже в салоне «боинга» «Катэй пасифик», взявшего курс на Нью-Йорк. Где-то подо мной солидно гудели мощные моторы, в иллюминатор заглядывал океанский закат, по поверхности виски, стакан с которым я обнаружила прямо перед собой на откидном столике, разбегалась мелкая рябь. В следующую минуту я поняла, что это уже третья порция, заказанная мной. А лететь еще девятнадцать часов. В глазах моих не было слез, они походили на высушенную тропическим солнцем пустыню. Но это вовсе не значило, что я не плакала. Я выплакала годовой запас!

Помню, я все пыталась открутить время назад – к музею, но что-то мешало. Какая-то тень. Черный провал в памяти. И я не стала себя насиловать. Когда-то давно, в одной из африканских командировок, меня подстрелили. Я помнила, как дикой болью обожгло плечо, а потом словно отключилась. Пришла в себя уже в гостинице, где австралийский репортер, выходец из семьи потомственных медиков, сноровисто зашивал мне обработанную рану. Как я оказалась в гостинице и что случилось сразу после того, как меня «завалили», я тогда вспомнить не могла. И лишь позже перед мысленным взором пронеслись смазанные сцены дикой гонки на джипе по разбитой дороге, подкупа блокпоста и моего активного участия в этом…

Выждав время и окончательно убедив себя, что по крайней мере здесь – высоко в небе, в покое и комфорте – мне ничто не угрожает, я вновь попыталась припомнить события в музее. И мало-помалу память прояснилась. В первые минуты в мозгу вспыхивали лишь отдельные рваные картинки, словно я отсматривала на стареньком проекторе грубо склеенный немой фильм. Вот я стою перед картиной, на которой изображена нагая женщина с моим собственным лицом… И не могу пошевелиться, ноги будто вросли в землю… Мужчины, столпившиеся за моей спиной, убеждены, что это именно я позировала художнику. В комнате звучит гул возбужденных голосов. Все мечутся позади меня, как пчелы в растревоженном улье… Похоже, присутствующие неприятно поражены встречей со мной. Их извращенные фантазии относительно «Обнаженных в состоянии покоя» грубо оскорблены! Выходит, натурщицы вовсе не мертвы, как им мечталось, и все это фальсификация!

И лишь мне известно то, что неизвестно им. Перед моим мысленным взором Джейн спускается по ступенькам крыльца и небрежно смахивает со лба испарину, выступившую по утренней жаре еще до того, как она начала свою последнюю в жизни пробежку. Три мили. Всего три мили легкой трусцой. Но где-то там, в зарослях проспекта Садов, она делает неверный шаг и проваливается в ту же дыру, в которую в семьдесят втором провалился наш отец.

И вот я снова вижу сестру. Но глаза ее пусты. И она смотрит на меня этими пустыми глазами словно не с картины, а из преисподней. В конце концов, ведь я смирилась с тем, что сестры больше нет. Давно оплакала ее в своем сердце и почти обрела покой. Но эта картина вновь всколыхнула во мне бурю чувств…

И все же я не окончательно утратила способность мыслить трезво. Кто бы ни был этот художник, он видел сестру уже после ее исчезновения и знает о ней то, чего не знаю ни я, ни Марк, ни полиция. Ему известно, как и где Джейн провела последние дни своей жизни. Или часы… Или даже минуты… Он мог слышать ее прощальные слова. Он… Он… Он?!

Скорее всего художник – мужчина. Терпеть не могу Наоми Вулф [5]и ей подобных, но со статистикой не поспоришь. Изнасилования и серийные убийства относятся к числу «чисто мужских» преступлений. Можно сказать, что это их эксклюзивная патология. Женщина не способна настолько изощренно планировать злодеяние, так настойчиво преследовать жертву и в конце концов обрушиваться на нее со столь животной яростью. Насилие, как сложный ритуал, было изобретено мужчинами. Неизвестный художник прячется за этими картинами, словно паук в густой паутине. И знает то, чего не знаю я. Но хочу узнать. Он – единственный на свете человек, способный помочь мне обрести наконец покой.

Я снова и снова заглядываю сестре в глаза, и вдруг меня прошибает невесть откуда взявшаяся безумная надежда: Джейн, безусловно, выглядит мертвой. И даже диктор с голосом Джереми Айронса предположил что-то подобное. Но ведь должен же существовать хотя бы крошечный шанс! Опровергающий тот мой душевный коллапс на улице в Сараево. Шанс на то, что Джейн просто была без сознания, когда позировала неизвестному художнику. Под наркотиками в конце концов. Или даже нарочно «обезьянничала», как говаривала наша мать, когда мы с Джейн дурачились в детстве. Интересно, сколько нужно времени, чтобы написать такой портрет? Несколько часов? День? Неделя?..

Меня вывел из оцепенения громкий возглас за спиной. В следующее мгновение я поняла, что все мое лицо залито слезами. А еще через секунду кто-то довольно грубо схватил меня за плечо. Это явно был один из «розовощеких клерков», ходивших сюда толпами, чтобы полюбоваться на беззащитных несчастных женщин. Мне вдруг захотелось сорвать холст со стены, укрыть тело Джейн от мерзких взглядов. Хотя… Если я это сделаю, меня ждет разбирательство в полиции. А с меня, пожалуй, на сегодня хватит…

И я, вывернувшись из-под чужой руки, бросилась бежать.

Сама не помню, как проскочила целую череду однообразных выставочных залов. Очнулась в маленьком помещении, сплошь заставленном застекленными витринами, в которых были собраны рукописные образчики древнекитайской поэзии. Хрупкие, как крылышки мотылька. Каждая из витрин щеголяла собственной подсветкой, и это были единственные источники освещения в зале. Я внезапно поняла, что меня сотрясает крупная дрожь. Подсветка отбрасывала на дальнюю, погруженную в полумрак стену неверные тени. Мне вдруг привиделась мама, которая в этот самый момент медленно спивалась в Оксфорде, штат Миссисипи. А в Новом Орлеане Марк и дети все еще учились жить без жены и матери, но у них это не очень получалось. Вспомнились и люди из ФБР – все, как на подбор, серьезные подтянутые ребята, всегда готовые утешить, но не знающие, как помочь.

На заре своей карьеры я частенько работала с криминалистами и не раз выезжала на места преступлений. Но так и не уяснила до конца, какую огромную роль в расследовании может сыграть обнаруженное тело жертвы. Труп – это печка, от которой пляшут. Нет его, и сыщикам остается только биться головами о глухую стену. Картина в китайском музее – это, конечно, не совсем то. Но все-таки ниточка! Улика! Первая за целый год с лишним в этом деле. С ней можно работать. А ведь неизвестный художник написал целую серию «Обнаженных в состоянии покоя». Если верить местному Джереми Айронсу, девятнадцать полотен! А это значит, что художнику позировали девятнадцать женщин. То ли спящих, то ли мертвых. Насколько я помню, в той толстой фэбээровской папке содержались сведения об одиннадцати похищениях из Нового Орлеана. Откуда взялись еще восемь? Или с некоторых из женщин художник писал по две-три картины? И еще вопрос – каким ветром картины занесло в Гонконг, фактически на другой край света?