Двенадцать шагов фанданго - Крис Хаслэм Страница 49

— Ты действительно понимаешь, — сказала она. — Я это вижу в твоих глазах.

Сьерра благоприятствует только определенному типу любви: небольшое пространство в горах среди пробковых дубов и рощ для калифорнийского варьете с его воздушными платьями, трепещущими накладными ресницами и расклешенными джинсами. Андалузия требует любви прочной, как утес, испепеляющей, как солнце, фатальной, как судьба боевого быка. Любовь определяется страной и ее народом, так же как музыка. Она страстна, неистова, деспотична, а радость от нее измеряется лишь интервалами между болью. Любовь — младенец, родившийся незаконно, в результате изнасилования, он выращивается в рабстве и отпускается на волю, чтобы покончить с обычаями и заповедями наивного общества, приводиться в судах в качестве довода о необходимости соблюдения правил и санкций. Любовь, определенно, красива, несомненно, желанна, но чревата — она может погубить вашу репутацию и опустошить ваш бумажник, подобно проститутке подросткового возраста. Когда вы все потеряете, единственным, что останется с вами, будет память о любви. Мы с Луизой не испытали такой любви, зато у нас был кокаин, а это, конечно, очень близко к ней.

Я оторвал свою волглую задницу от ступеньки и побрел по исчезающим в аллее следам от лап Карлито к асфальтированной дороге. Около часа скрывался в кустарнике, пока мимо меня не проехал десяток машин. Слегка приподнимался на корточках, чтобы узнать, какая следующая. Тринадцатой машиной оказался бледно-желтый «дацун», который мчался к мосту, сверкая под утренним солнцем хромированными деталями. Цветастый гоночный автомобиль принадлежал человеку, которому, как я знал, можно доверять. Это был одиноко живущий чудак, безукоризненно честный и настолько цельный, что я не решался приближаться к нему из опасения заразить. Я поднялся и встал на обочине, энергично размахивая обеими руками. Из зарослей высоких пурпурных цветов появился Карлито. Он стряхнул с изъеденной мошками шкуры семена и пыльцу и встал рядом со мной как пассажир, пользующийся сезонным билетом. Машина, завывая мотором, остановилась в облаке пыли и дыма. Карлито потряс головой и чихнул.

— Вдвоем по цене одного? — спросил шофер. Его вьющиеся волосы до плеч и плоская кепка сильно раздражали. — Можете предложить что-нибудь другое или как?

— Альберто! — воскликнул я. — Рад встрече!

Он смотрел на меня через пассажирское сиденье, как водитель, собирающийся подвезти полоумного.

— Садись, почувствуй кайф от езды.

Карлито и я бросились на переднее сиденье. Карлито пришлось уступить, я же протянул руку Альберто. Он хлопнул по моей ладони рукой в кожаной перчатке, словно рукопожатие было не важно или негигиенично.

— Альберто, — начал я, — мне нужно попасть в дом Кровавой Мэри. Ты ее знаешь? Рыжая англичанка, немного замкнутая, в общем, ничего особенного. Сможешь к ней подвезти?

Он пожал плечами:

— Конечно. Сначала придется освободиться от груза. Ты собираешься совершить смертельный трюк или уже совершил его?

Я затянулся ремнем и рассмеялся. Альберто был гением, даже если и выглядел как вариант австралийского музыканта Бона Скотта, наделенный серьезностью. Холостой, единственное дитя от брака провинциального ревизора с незаконной дочерью контрабандиста, сбывающего презервативы из Гибралтара, Альберто сам был наиболее сообразительным, ловким и профессиональным контрабандистом между Малагой и Кадисом. Контора, которой он управлял один, осуществляла поставки табачных изделий дешевле, чаще и надежней, чем любое легитимное учреждение, при этом он поощрял клиентов теннисками, зажигалками и прочими презентами. Для импорта контрабандных товаров использовал моторные лодки, чемоданы с двойным дном, крупных собак и ослов. С давних пор ходили слухи, что Альберто был единственным человеком, который точно знал, где находятся вход и выход из секретного тоннеля Франко. Великий мастер импровизации и уверток, он, казалось, знал в стране каждую дорогу, тропинку или козью тропу, а также каждого, кто жил рядом с ними. Аполитичный и не склонный придерживаться определенного мнения, он обратил всю свою страсть в ненависть к наркотикам, что меня сильно огорчало. Альберто принадлежал к людям, которые работали по двадцать пять часов в сутки, в немалой степени оттого, что страдал от бессонницы и утверждал, что не спал одиннадцать лет. В эти четыре тысячи восемнадцать бессонных ночей он освоил черную магию электроники, сконструировал собственную спутниковую тарелку и выучил все языки, на которых вещали через космические средства связи. От дальнего родственника, который предоставлял эфир повстанческой организации ЭТА, он унаследовал пиратскую радиостанцию, но отказался от передач революционного характера в пользу трансляции смеси тончайших оттенков классического рока, популярного фламенко и доморощенной рекламы. Поскольку никто в пределах слышимости ФРА не собирался платить за популярность, Альберто бросил предоставлять им трибуну и занялся оповещением о днях рождения, смертях и браках, событиях в местных барах и сельскохозяйственных делах. Разумеется, у него не было проблем с рекламой табачных изделий. Я улыбнулся и откинулся на спинку сиденья, когда «дацун» набрал скорость. Меня радовала возможность освободиться от тревоги за свою судьбу на ближайшие два часа. Я взял мягкую упаковку сигарет «Винстон» с центральной консоли.

— Можно?

Альберто выжал сцепление, машина зарычала. Он кивнул, протягивая руку в кожаной перчатке со словами «Стойкое качество, стойкий аромат». Затем опустил свои солнцезащитные очки на нос и оглядел Карлито, расположившегося среди пустых пластиковых бутылок на заднем сиденье.

— Как ты там, парнишка?

Карлито фыркнул и вернулся к облизыванию своих гениталий. Альберто улыбнулся и вернул очки на место, затем скосил взгляд на меня.

— Парень для живой акции! — произнес он.

Мне было все равно, но я сидел в его машине, курил его сигареты и был обязан ему.

— Парень для активной жизни, — поправил я.

— Абсолютно верно! — согласился он. — Неудивительно, что те, кто разводит животных, рекомендуют это.

Я вздохнул и подставил побитое лицо прохладному ветру, пока мы петляли по извилистой, в рытвинах дороге, выкуривал сигарету до фильтра и затем закуривал другую. Альберто глянул на пачку, когда я собрался вытащить третью сигарету. Даже если Альберто не принадлежал к людям, которые испытывают трудности в приобретении сигарет, я понимал, он может подумать, будто я злоупотребляю его великодушием, и заколебался. Мои пальцы дрожали над целлофановой пачкой, опухшие глаза искали его поддержки.

Он быстро отвел взгляд.

— Валяй! Это тебе не повредит.

— Спасибо, Альберто, — промямлил я.

Часть меня хотела посмотреться в зеркало тщеславия, чтобы увидеть то, что видел Альберто, но другая часть советовала не делать этого, поскольку тщеславие является привилегией, которую я не могу себе позволить. Альберто явно разбирало желание узнать, что со мной случилось, но профессиональная вежливость не позволяла ему спросить об этом. Я медленно сосал окурок и прикидывал, чем мне грозит откровенность.