Аномалия души - Алексей Хапров Страница 48

Утром следующего дня мою голову пронзала адская боль: мозг словно разрывало на части. Едва я поднялся с постели, как в моём животе разлилась едкая тошнота. Его словно что-то разъедало. Почувствовав, что меня вот-вот вырвет, я кинулся в уборную.

Желудок вывернуло наизнанку. Откашлявшись и прополоскав рот, я посмотрел на себя в зеркало. Мой вид был плачевный: лицо отдавало желтизной, под глазами вычерчивались тёмные круги, лоб прорезали глубокие морщины.

Меня охватило недоумение. В чём дело? Спиртного я вчера не употреблял. Спал крепко, как убитый. Может, отравился? Что там было вчера на ужин? Оливье, фаршированный перец, компот. Всё, вроде, было свежее. Разве только компот отдавал какой-то странной, едва уловимой горчинкой. Но как можно отравиться компотом?

А может это происки священника? Не навёл ли он на меня какую-нибудь порчу?

При мысли об отце Агафонии меня снова стали разбирать подозрения. Как-то странно он вчера себя вёл. Очень странно. Во мне упорно зудело ощущение, что постигнутая им накануне в нашем доме тайна весьма значительна и страшна; не из простого же каприза он столь категорично отказался нам её открыть. И это не обман воображения. Это бесспорная явь. Степень его потрясения и наполненная христианским благочестием скорбь не оставляли насчёт этого никаких сомнений.

Приняв душ, я вернулся в спальню. Натальей продолжал владеть сон. Решив её не будить, я слегка позавтракал, оделся и вышел из дома.

Воздух был свеж. Я вдохнул полной грудью и неспеша зашагал по улице. Ноги сами повели меня к церкви.

Несмотря на то, что время приближалось к полудню, двери храма были закрыты. Покосившись на смыкавший их большой амбарный замок, я обратился к двум почтенного возраста дамам, которые стояли неподалёку и оживлённо о чём-то переговаривались.

— А где батюшка?

Женщины прервали беседу и воззрились на меня.

— Сами хотели бы это знать, — звонко отозвалась та, что была пониже; полная, розовощёкая, она чем-то походила на матрёшку.

— Он даже к заутренней не пришёл, — обиженно прогундосила другая; в отличие от подруги, она была высокой и худой, но при этом имела круглое, не гармонировавшее с долговязием её фигуры, лицо.

— А зачем он тебе нужен? — полюбопытствовала первая; в её маленьких карих глазках заиграло озорство. — Может тебе лучше не к нему, а в гастроном? Пивка бы сейчас не помешало, а? Небось похмелье замучило?

Я раздражённо сжал губы. Я знал, что выгляжу неважно. Но мне было неприятно, что какая-то незнакомая особа тычет мне этим по-простецки прямо в лоб.

— Может наш батюшка проспал? — решив проигнорировать её сарказм, предположил я. — Лежит себе сейчас дома, да мирно почивает.

Дамы удивленно моргнули.

— Так вот он, его дом, — кивнула на церковь «матрёшка». — Он как раз здесь и живёт.

— Прямо в храме? — удивился я.

— Да. В комнатке, что примыкает к притвору. Там раньше была трапезная.

— Какому такому притвору? — нахмурил брови я.

— Притвор — это преддверие к основной части храма. Типа тамбура, прихожей, — терпеливо разъяснила долговязая. — Там продают церковную утварь: свечи, иконы, молитвенники.

— А-а-а, — понятливо протянул я.

— Так что если бы он был дома, двери были бы заперты изнутри. А они заперты снаружи. Значит, его здесь нет. И куда он, интересно, запропастился?

— Может загулял? — ляпнул я.

Мои собеседницы взвились, как орлицы.

— Да чтоб у тебя язык отсох! Как ты можешь такое говорить про священника! За ним сроду блуда не наблюдалось! Не суди о нём по себе!

Я поспешил извиниться, но моя репутация в глазах прихожанок была уже безвозвратно испорчена.

— Думай, что говоришь! — гневно бросили они и демонстративно отдалились.

Взирать на их антипатию было, конечно, неприятно, но она меня особо не беспокоила. Меня гораздо больше волновало другое: где святой отец? Его отсутствие выглядело подозрительным. Уж не связано ли его исчезновение с ночным походом на Любавину топь? Если таковой, конечно, был.

Я стал неспеша прогуливаться вокруг храма. Обогнув его фасад, я вдруг заметил, что створка одного из боковых окон немного выступает от рамы. Очевидно, она была приоткрыта для проветривания. Подойдя поближе и потянув её на себя, я убедился, что это действительно так. В меня втесалась шальная идея: а не проникнуть ли мне внутрь, чтобы тайком пошуровать в хозяйстве настоятеля? Ведь личные вещи способны многое рассказать о человеке. А вдруг я обнаружу нечто такое, что либо укрепит, либо развеет мои сомнения в его добропорядочности.

Я воровато поводил глазами по сторонам. Прихожанки ушли. Прохожих не наблюдалось. Момент представлялся удобным. Собравшись с духом, я распахнул створку, схватился за нижнюю рейку, подтянулся, забросил ногу на подоконник, втиснулся в оконный проём и спрыгнул на пол. В ноздри ударила затхлость. Я поморщился, откашлялся, стрельнул глазами наружу и, убедившись, что меня никто не видел, плотно закрыл окно, после чего торопливо осмотрелся.

Я находился в небольшой продолговатой комнатушке с невзрачными серыми стенами и высоким, местами облупленным, потолком. Значившаяся в ней мебель свидетельствовала, что она была жилой. В ближнем ко мне углу стояла застеленная потёртым чёрным покрывалом кровать. К кровати примыкал стол. В противоположной стороне возвышался видавший виды шкаф, на котором, скосившись на бок, лежал старый потрёпанный саквояж.