Похититель - Ли Чайлд Страница 47

— Вы слышали признание Найта в убийстве собственными ушами? — спросила Полинг.

Хобарт не ответил. Он лишь слабо повел обрубком правой руки.

— Найт признался в убийстве Энни Лейн?

— Он признался в сотне тысяч других вещей, — сказал Хобарт и грустно улыбнулся. — Нужно было находиться там. Нужно понимать, как это бывает. Найт бредил в течение четырех лет. И три года он был совершенно безумен. Как и я, наверное.

— Но как это было? Расскажите нам, — попросила Полинг.

Тут вмешалась Ди Мария Грациано:

— Я не хочу больше это слушать. Просто не могу. Так что я ухожу.

Полинг открыла сумочку и вынула из нее бумажник. Отделила часть банкнот и, не считая, протянула Ди Марии.

— Купите все, что требуется. Еду, лекарства, все, в чем вы нуждаетесь.

— Вы не купите его показания, — сквозь зубы произнесла Ди Мария.

— Я и не собираюсь, — сказала Полинг. — Просто пытаюсь помочь.

— Мне не нравится благотворительность.

— Забудьте об этом, — вмешался Ричер. — Ваш брат нуждается очень во многих вещах.

— Возьми деньги, Ди, — сказал Хобарт. — И купи что-нибудь для себя.

Ди Мария пожала плечами и взяла деньги. Засунула их в карман своего одеяния, забрала ключи и ушла. Ричер услышал, как открывается входная дверь. Заскрипели поврежденные его ударом петли. Ричер вышел в коридор.

— Нужно вызвать плотника, — сказала из-за его спины Полинг.

— Позвоните смотрителю с советским прошлым с Шестой авеню, — сказал Ричер. — Он выглядит компетентным, и я уверен, что он подрабатывает в свободное время.

— Вы думаете?

— Он был в Афганистане. Он не испугается, увидев парня без рук и ног.

— Вы говорите обо мне? — спросил Хобарт.

Ричер и Полинг вернулись в гостиную.

— Вам повезло иметь такую сестру, — сказал Ричер.

Хобарт кивнул. И вновь это движение получилось медленным и неуверенным.

— Но ей приходится трудно, — вздохнул Хобарт. — Ну, ванная и все такое. Она видит вещи, которые не предназначены для глаз сестры.

— Расскажите нам о Найте. Расскажите всю эту проклятую историю.

Хобарт опустил голову на диванную подушку и уставился в потолок. После ухода сестры он заметно расслабился. Его изуродованное тело больше не выглядело напряженным.

— Наступил момент истины, — заговорил он. — Мы вдруг поняли, что остались вдвоем, а противник обладает превосходством десять тысяч против двоих. Было совершенно темно, мы находились на ничейной земле, в стране, где нам не следовало быть. Прежде я думал, что уже не раз оказывался в дерьме, а тут стало ясно, что я не имел ни малейшего представления о том, каким глубоким оно может быть. Сначала мы ничего не делали. Потом посмотрели друг на друга. И это был последний момент, когда я ощущал мир. Мы посмотрели друг на друга и решили погибнуть, сражаясь. Лучше умереть, посчитали мы. Мы ведь все равно должны были когда-нибудь умереть, и этот момент показался нам вполне подходящим. И мы начали стрелять. Мы предполагали, что они откроют огонь из минометов и с нами будет быстро покончено. Однако этого не произошло. Они продолжали идти десятками, снова и снова, а мы стреляли, укладывая все новых и новых солдат. Мы положили их сотни, однако они продолжали наступать. Теперь я понимаю, что это была тактика. У нас появились проблемы со снаряжением, и, очевидно, они именно на это и рассчитывали. Дула наших М-шестьдесят перегревались. Патроны подходили к концу. Мы ведь принесли все снаряжение на своих плечах. Когда они это поняли, то пошли в атаку. И я решил, что теперь нам конец. Пуля или штык с близкого расстояния — результат будет тем же, как после минометного обстрела.

Он закрыл глаза, и в маленькой комнате стало тихо.

— Но? — сказал Ричер.

Хобарт открыл глаза.

— Но получилось иначе. Они подошли к нашему окопчику и остановились. Они стояли и ждали в лунном свете. Смотрели, как мы ищем нерасстрелянные обоймы. Но у нас ничего не осталось. Затем толпа раздвинулась, и появился офицер. Он посмотрел на нас сверху вниз и улыбнулся. Черное лицо, белые зубы. И тут до нас дошло. Мы уже раньше думали, что находимся в глубоком дерьме, но то была ерунда. Вот теперь мы действительно оказались в глубоком дерьме. Мы только что прикончили сотни этих парней, и теперь нас возьмут в плен.

— Как все пошло дальше?

— Поначалу на удивление хорошо. Они сразу забрали все, что имело хоть какую-то ценность. Потом с минуту нас колотили, но без особого энтузиазма. На курсах сержантского состава мне доставалось сильнее. На наших формах имелись американские флажки, вероятно, это произвело на них впечатление. Первые несколько дней вокруг царил настоящий хаос. Нас постоянно держали на цепи. Но скорее по необходимости, чем от жестокости. У них не было тюрьмы. На самом деле у них ничего не было. В течение многих лет они жили в джунглях. Никакой инфраструктуры. Однако они нас кормили. Пища была отвратительной, но они сами ели то же самое. Через неделю стало ясно, что путч победил, и все перебрались в город У, захватив нас с собой. Так мы попали в городскую тюрьму. Четыре недели мы сидели в отдельном крыле. Тогда мы думали, что ведутся переговоры с Вашингтоном. Нас кормили, и никто не обращал на нас внимания. Мы слышали, что в здании тюрьмы находятся и другие заключенные, но понимали, что у нас особый статус. Таким образом, первый месяц можно назвать пляжным отдыхом по сравнению с тем, что началось позднее.

— А что было потом?

— Очевидно, переговоры с Вашингтоном ни к чему не привели, и они перестали считать нас особенными. Мы с Найтом оказались вместе с остальными заключенными. И это было уже совсем другое дело. Там нам пришлось плохо. Огромное количество людей, грязь, болезни, отсутствие чистой воды, почти полное отсутствие пищи. Через месяц мы превратились в скелеты. Через два — в дикарей. Я провел шесть месяцев, даже не имея возможности лечь, так была забита камера. Мы были по щиколотки в дерьме — в буквальном смысле. Там ползали черви. Ночью от них не было спасения. Люди умирали от болезней и голода. Потом нам устроили суд.

— Вас судили?

— Наверное, это можно так назвать. Полагаю, речь шла о военных преступлениях. Я не понимал, о чем они говорили.

— Разве они не пользовались французским?

— Это язык для правительства и дипломатов. Остальные говорят на языках своих племен. Для меня это было все равно что два часа шума, а потом нас признали виновными. Нас перевезли обратно в большой дом, и тут мы обнаружили, что до сих пор находились в апартаментах для особо важных персон. Теперь мы попали к обычным людям, и это было гораздо хуже. Через два месяца я решил, что опустился на самое дно. Однако я ошибался. Потому что наступил день моего рождения. Они сделали мне подарок.