Интерлюдия Томаса - Дин Кунц Страница 46

Любому, кто видел мечущуюся обезглавленную змею, смертоносные кольца которой, кажется, населяет призрак жизни, известно — обезглавленное тело может двигаться даже более рьяно, чем с головой. То же самое справедливо и для гибрида Хискотта и инопланетянина. На кровати он являл собой ленивую массу узлов и колец, которые лениво извивались, как дождевые черви в холодной земле. Но, едва ему вышибают мозги, он превращается в гигантского обезумевшего головоногого из «Двадцати тысяч лье под водой», и передо мной не одна чешуйчатая мышца большущей длины, а куча мощных щупалец, хлещущих с отчаянной силой.

Трансформация происходит с шестым и последним выстрелом, когда его невероятно запутанное тело распутывается с выбросом энергии, копившейся в нем все пять лет. Меня сбивает с ног и отбрасывает к двери, через которую я вошел. Я падаю у самого порога, стукаюсь головой о твердый паркетный пол, удар этот приносит, несомненно, больше вреда полу, чем моему черепу, хотя в тот момент перед глазами у меня все плывет.

Наверное, пару секунд я вижу все в двойном количестве, а когда острота зрения восстанавливается, у меня создается ощущение, что вся большая комната от стены до стены заполнена разъяренной змеей, которая ищет кусочки разнесенной пистолетными выстрелами головы, чтобы собрать их воедино и оживить. Мощные мускулистые кольца переламывают толстые стойки полога, как спички. Лампы летят и разбиваются, красные шторы срывает с окон, и они трепыхаются в воздухе, словно обезглавленный змей одновременно и тореадор, и бык. Груды костей разлетаются во все стороны, бомбардируют стены и потолок.

Прежде чем из меня вышибает дух кость от окорока, а это уже кажется неизбежным, я выползаю в коридор второго этажа и только там вскакиваю.

Чтобы убедиться, что в какой-то момент эта инопланетная анаконда застынет раз и навсегда, убежать я не могу. Но могу наблюдать за этим послесмертным буйством с безопасного расстояния, скажем, с площадки между лестничными маршами, и вернуться за визуальным подтверждением, когда яростное трепыхание закончится.

Но едва я поворачиваюсь к лестнице, меня охватывает ужас, потому что я вижу третьего облаченного в кожистый плащ и рогатого слугу Хискотта, который каким-то образом выбрался из подвала и теперь поднимается по лестнице. Он быстр и проворен, как то чудовище в библиотеке, и спешит ко мне с намерением убить, а я безоружен.

Но именно в этот момент безголовый торс Хискотта вываливается из дверного проема, шесть рук слепо что-то хватают. Такое могли нарисовать только сообща Франсиско Гойя, Иероним Босх, Генри Фузели и Сальвадор Дали, съев на завтрак слишком много устриц после пьяной ночи. Эти ищущие руки хватают слугу. Змей выползает в коридор, обвивает кольцами добычу, крушит тело, тогда как руки отрывают слуге голову.

Я отступаю к дальнему концу коридора, чтобы оттуда наблюдать посмертные телодвижения тиранического правителя «Уголка гармонии». Через минуту или две кольца разжимаются, безголовый змей укладывается на пол, напоминая толстый шланг, он уже лишь подергивается, подрагивает, а вскоре застывает. Жизнь уходит и из нервной системы.

После того как чудовище недвижно лежит пять минут, у меня достает храбрости приблизиться к нему и хватает ума не произнести какую-нибудь оскорбительную фразу над трупом моего врага. В современных фильмах не так уж и много жизненной правды. Но один урок, который я из них вынес, сослужил мне хорошую службу в моей беспокойной жизни: если ты стоишь над поверженным монстром и, переполненный гордостью, отпускаешь какую-то остроту, монстр поднимается, вовсе не мертвый, и бросается в последнюю атаку. В половине фильмов он убивает одного из выживших. А поскольку в данном случае выживший только я, одна-единственная острота может вдвое уменьшить мои шансы выйти из этого дома живым. Будь я Томом Крузом, то в любом случае остался бы без единой царапинки. Но я могу представить себя разве что Гарри Дином Стэнтоном, Полом Райзером или Уэйном Найтом [24]— и это гораздо ближе к истине, — так что мне лучше держать рот на замке и продвигаться с крайней осторожностью.

Я пытаюсь ставить ноги между кольцами, но иногда мне приходится наступать на них. Я крепко держу язык за зубами, изо всех сил пытаюсь сохранить равновесие, ни разу не падаю, и наконец оставляю позади белесые горы змеиной плоти, которые могли бы послужить лакомством для рока, гигантской птицы из арабской сказки, которая ест змей… среди прочего. И судя по тому, как развиваются события в «Уголке», есть все основания предполагать, что рок — или целая стая роков — уже подлетает к этому дому.

Я уверен, что джип «Гранд Чероки» никуда меня отсюда не увезет, поэтому выхожу из дома через парадную дверь. Вдалеке клубится дым. Я вижу пожарные автомобили, струи воды.

У крыльца стоят родители Джоли, Билл и Ардис Гармони, и еще три человека, мне незнакомые, но я предполагаю, что все они — члены семьи. На их лицах помимо настороженности читается и надежда, и я делаю вывод, что каждый почувствовал отключение канала связи, по которому Хискотт проникал в их разум.

Я подхожу к верхней ступеньке, когда что-то начинает яростно шевелиться в кармане моих джинсов. Я вскрикиваю в тревоге, потому что змееныши зачастую такие же ядовитые, как взрослые змеи. Вскрикивают и стоящие перед домом, отступают на шаг.

Выуживая шевелящийся предмет из кармана, я глупо улыбаюсь и говорю: