Тропик ночи - Майкл Грубер Страница 45

Теперь я беру шестнадцать пальмовых орехов и с легким постукиванием перебрасываю их один за другим из ладони в ладонь, одновременно песней воздавая благодарность моему учителю Улуне, моим родителям, другим моим учителям, предкам моего рода, последовательно упоминая в своем песнопении Джона, Ричарда Мэтью и Питера Доу, а также Элизабет, Мэри, Джейн, Клару и всех их дочерей. Я помню, что Улуне не стал меня учить до тех пор, пока я не назвала всех моих предков и не рассказала то, что знаю об их жизни.

Напряжение возрастает, я чувствую, что волоски у меня на руках приподнялись. Чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной и смотрит на меня, ощущаю покалывание между лопатками, но знаю, оборачиваться нельзя ни в коем случае. Улуне особенно строго настаивал именно на этом, когда учил меня колдовать. Это Эшу стоит там, уверял он, Эшу, проводник в невидимый мир, и никто не должен смотреть ему в лицо. Я выбрасываю из головы все, кроме моего вопроса.

Внезапно ориша двигает моей правой рукой. Я сжимаю лежащие в ней орехи. Опускаю глаза. В левой руке осталось всего два ореха. Средним пальцем правой руки я делаю небольшую отметину на древесной пыли, покрывающей поддон, призывая Ифу. Потом я повторяю эту процедуру еще семь раз таким образом, что на древесной пыли на поддоне получаются две колонки отметин по четыре в каждой из них. С последней отметиной волхование заканчивается. Никто уже не стоит у меня за спиной, я снова нахожусь в обычной комнате. Я понимаю, что в последние десять минут я не слышала никаких звуков извне — ни заливистого лая Джейка, ни игры на фортепьяно Шэри, дочери Полли.

Я кладу орехи в мешочек и достаю свою записную книжку. Улуне помнил сотни стихов и хотел, чтобы я тоже выучила их. Я это сделала, но вдобавок записала их в транскрипции в свою книжку. Я просматриваю все варианты, и один из них содержит ясный ответ.

«Тот, кто вошел в реку и убил крокодила, спрашивает Ифу: "Благоприятно ли вести караван к северу?" Ифа говорит, что глупо покидать свое хозяйство до начала дождей. Колдуны явятся, дабы похитить старшего ребенка. Ифа велит бежать по водной дороге. Он велит искать сына, лишившегося отца. Он сказал, что женщина покинет свой дом. Он сказал, что птица с желтыми перьями полезна. Четыре вещи следует принести в жертву: двух черных голубей и двух белых голубей, а еще тридцать две раковины каури».

Я переписываю это предсказание на чистую страницу моей записной книжки, вырываю этот листок и откладываю в сторону. Потом я обмакиваю палец в древесный порошок и провожу вертикальную черту через лоб. Осторожно собираю весь оставшийся порошок и съедаю его. Он холодит язык и вкусом напоминает графит карандаша. Я собираю все принадлежности гадания и прячу их в матерчатую сумку, а свой ящик убираю в тайник.

Как раз вовремя. Я слышу хруст колес машины по гравию, потом хлопает дверца, а по ступенькам лестницы топают детские ножки. Лус и Аманда врываются в квартиру, губы у них в мороженом. Лус хочет показать Аманде свою комнату и свои сокровища. Они идут в нашу общую спальню, а я думаю о том времени, когда Лус начнет стыдиться нас и нашего образа жизни. Ждать недолго, мне кажется, особенно если миссис Петтигрю уже говорила об этом. Она не входит в дом. Минут через пять я появляюсь на крыльце. Миссис Петтигрю сидит в своей серебристой машине, смотрит на дверь дома и решает вопрос, то ли ей войти и увести дочь, то ли просто нажать на клаксон. Завидев меня, она слабо машет рукой. Я избавляю ее от ужасных сомнений и весело кричу: «Сейчас я приведу ее!» В нашей комнате девчонки бесятся и хохочут, кувыркаются в гамаке и падают из него на пол, на матрас, на котором спит Лус. Игра совсем неподходящая. Я отвожу Аманду к матери, возвращаюсь и начинаю готовить наш скромный обед. Макароны — пища богов! — для Лус, для нее же морковь и нарезанные ломтиками огурцы плюс шоколадное молоко. Для себя овощи и банан. Обычно после контакта с космическими силами я испытываю слабость, но сегодня этого нет. Я, наоборот, возбуждена, Лус чувствует это и тоже начинает дергаться. И мы уезжаем на Диннер-Кей погулять по причалам, глядя на пришвартованные суда. Это всегда успокаивает нас обеих. Лус идет впереди, весело подпрыгивая на серых досках настила, и называет мне типы судов; разбираться в них научила ее я, точно так же, как учил меня отец, когда я была в возрасте Лус. Шлюп, яхта, снова шлюп, ял, кеч и так далее… Все, Лус останавливается, потому что мы дошли до конца пристани и потому, что здесь стоит судно, какого Лус до сих пор не видела. Но я видела. Сердце у меня, кажется, подступает к горлу. Предсказание… Бежать водным путем…

Судно причалено кормой, и потому характерный для него длинный, четкий, изящный, остроконечный транец [62]наполовину нависает над пристанью. Окрашено судно в богатый лазурно-голубой цвет, узкая темно-желтая полоса отделяет эту небесную голубизну от красновато-коричневых планширов. Оно, разумеется, оснащено гафелем, [63]двумя равновысокими мачтами и благородным по форме бушпритом. [64]На транце золотыми буквами написано название «Гитара».

— Это розовая шхуна, детка, — говорю я, но Лус возражает:

— Но она не розовая, а голубая.

— Нет, розовая просто означает тип судна, как, например, быстроходная шхуна. У розовой высокая остроконечная корма, которая может служить опорой, как ты видишь. В нижней части есть отверстие, в которое во время шторма уходит вода с палубы, а кроме того, она защищает рулевого от ударов волн. Такие суда хорошо выдерживают шторм.

Да, это так. Именно такой шхуной был «Ястреб». Он проплавал почти восемьдесят лет, когда мой отец купил его и отремонтировал. До того на нем ловили рыбу у берегов Нью-Бедфорда, и в трюме сохранился застарелый запах трески. Паруса были просмоленные, тугие. Пока мы были маленькими, мы проводили весну на Бермудах. Все втроем мы вместе с матерью добирались туда на самолете, а отец с одним из своих братьев выходил в море на «Ястребе» и встречал нас на острове. Для него то была единственная возможность поплавать в открытом океане. Мать не одобряла такое плавание главным образом потому, что отец страстно его хотел.

Однако в ту зиму, когда мне исполнилось двенадцать, а Джози пятнадцать лет, мать вступила в любовную связь, еще более неприглядную, чем обыкновенно, и вовсе не из чувства вины, которое было ей совершенно не свойственно, а из собственных тактических соображений на дальнейшее, она разрешила нам двоим поплыть вместе с отцом на корабле. Великое приключение, к тому же отсутствие материнского надзора, и все же… Кажется, мы с братом испытывали по этому поводу двойственное чувство, особенно Джози, который находился в том возрасте, когда человеку хочется, чтобы родители отошли на задний план и не навязывались со своими советами.

Для меня самой большой загадкой в жизни моего отца было то, почему он женился на моей матери. Точнее сказать, мне непонятно, что в ней привлекло его. Женился-то он потому, что она была беременна мной. Впрочем, об этом он никогда не упоминал в отличие от матери, которая не уставала твердить об этом мне и всем, кто готов был ее слушать.