Мурло - Владислав Несветаев Страница 44

— Ну и гони ты их в шею, Степан, — говорил Домрачёву вдавленный в кровать Гена, — с их милосердием. Малахольные нашлись тоже! Нет, они, главное, тебя раздевать будут, а ты им спасибо говорить? Егорка…

— Да, Ген, говорят, нормальный мужик Степаныч этот. Хорошо, я и не спорю: нормальный, так нормальный. Допустим. Ну и я без этого деда ничего бы не нашёл…

— А что за дед? Откуда взялся? Не пойму, — перебил Домрачёва Гена. — Да Илья Михалыч с соседнего Михайлово. Дорогу мне подсказывал, когда я к вам ехал. Так я чего говорю…

— Ну-ну.

— Степаныч этот — бог с ним. А Светланы муж? Как его? — Домрачёв сделал вид, будто забыл имя Фёдора, и защёлкал пальцами. — Фё… Фёдор, что ли? Ему-то как спускать? Ты пойми: мне-то дела никакого нет до денег этих, до «Газели». Светлану жалко: хорошая баба, а в доме бандита держит — ну разве можно так?

— Послушай, Степан, — смущённо заговорил Гена, — у них эта шарманка давно крутится. Как это говорят? Клептоман он, что ли…

— Ворюга просто.

— Ну, положим, ворюга. Думаешь, она этого ничего не знает? Думаешь, дети не знают? Она как может борется с этим, бедная, мучается…

— Ну и что теперь? — не вытерпел Степан. — Так и ждать, пока он исправится? Или что-то делать начать?

— Ты-то, Степан, не лезь. Ты там каким боком? «Газель» вернули? Починят? Всё. Дальше не твоя забота. У меня, Степан, батя вором был, и жил я хреново, сам понимаешь. Мне эти кражи осточертели так, что вспоминать о них не хочется, — я даже на похороны отца не пришёл. Всю жизнь мне переколошматил. Так что давай это дело отпустим с тобой, и пусть сами в этом варятся. Ферштейн?

— Ферштейн, ферштейн, — расстроился Степан.

— А ты, вообще-то, иди, не заражайся.

Степан пошёл в кухню. Сел к женщинам, задумался. Катерина не знала, как смотреть на него. Вроде всё должно быть хорошо: справедливость восторжествовала, потерянное вернулось владельцу. Но почему же радости за него никакой нет? «Переперчил он судьбы стольких людей», — подумала Катя. Она не сводила с него глаз, а он смотрел на белого кота, свесившего хвост с подоконника. У него был такой же кот. Точнее, не у него, а у родителей. На даче жил. Пушком его звали. Хороший был, ласковый. Домрачёв думал, что его отец любил только этого кота. И никого больше.

Степан Фёдорович врал, когда думал так про отца, самому себе врал. И понимал прекрасно, что врал.

2001 год был. Или 2002. Сыну Домрачёва тогда было семь лет. У Степана Фёдоровича в доме завелись тараканы. Чем только ни травили — те ни уходить, ни дохнуть не собирались. Домрачёву были безразличны тараканы: бегали и бегали — что с того? Разве мешали? Ладно ещё кусались бы, так нет — просто бегали. Так ещё и как бегали: Домрачёвы свет включали — тараканы и прятались. Культура — она и в Рязани культура. Единственное, когда в пакете с хлебом оказывались, Домрачёву было неприятно. А ко всему другому он привык. Даже когда иной усатый проползал в ванной, Степан не убивал его, а приседал на корточки и изучал насекомое. Эти звери нравились Домрачёву. Он где-то вычитал, что они ядерную войну могут пережить. Якобы радиация на них — ни-ни — не действует. «Так их тогда не тапкой бить надо, а изучать в лабораториях и в нас, в людей, их гормоны, или — как их там? — гены нужно внедрять. Может, от войны ядерной и не спасёмся, так хоть гриппом болеть перестанем. А того гляди и рак одолеем», — думал Домрачёв, рассматривая жирные блестящие усики, колючие лапки и мелкие чёрные глазки. Он невольно от омерзения задирал губу, щурил глаза и глубоко, часто дышал, но глаза его улыбались.