Вокзал - Олег Андреев Страница 43

Станция. Мать. Братишка. Переполненный пульман. На соседних путях воинский эшелон. Младший ничего не понимает, а вот он, Алексей, машет нашим солдатам, рассматривает зачехленные, опущенные книзу хоботы орудий. Ему интересно все. И как у ополченцев завязаны обмотки, и где они берут гуталин, и как примкнуть штык. А потом мать послала его за кипятком к титану на станции. Он побежал, и начался ад. Небо раскололось на множество мелких цветных стеклышек, как в детском калейдоскопе. Но главное, звук, от которого все обрывалось в низу живота и нестерпимо хотелось стать маленькой мышью, забиться в уголок или щель и больше никогда-никогда не выходить оттуда. Даже к маме. Даже к братишке.

Рвануло так, что посыпались потолочные балки. Совсем рядом соседу такой балкой разнесло голову. Мальчик увидел, как она исчезла, а в лицо ему брызнуло чем-то горячим. Больше ничего не помнил. Откопали случайно. От станционного здания остались одни полутораметровые стены. Умели строить при царе. На пожарище копошились местные жители в надежде добыть из-под обломков годное для хозяйства.

Мальчик ничего не соображал. Его погрузили в вагон следующего в тыл поезда с эвакуировавшимся детским домом. Так он оказался в Перми.

Алексей сидел истуканом около костра, и на его холодное тело садилась роса. Глаза были бессмысленно открыты, и в них, отражаясь, плясали языки пламени. Колдун подкрался сзади и начал нашептывать на ухо одному ему известные слова. Затем внезапно поднял бубен и ударил в его тугую кожу.

Все. Боцман очнулся. Посмотрел вокруг ничего не видящими и непонимающими глазами. Его отвели спать. Поутру запрягли лошадь.

Собственно, дороги обратно не помнил вовсе. Очнулся только на причале. Был одет в аккуратно постиранную и зашитую форменку.

Маньчжурка подтолкнула его к трапу, где собралась уже вся команда.

Это потом лоцман скажет, как уговаривал капитана задержаться, не списывать моториста на берег, придумывал разные предлоги, а когда и это не помогло, он, самый старший, напился. А ведь его самого могли наказать в первую голову. И дождались. Алексей, молчавший всю обратную дорогу, доложился капитану судна, без единой запинки отбарабанив общепринятый текст. Без картавинки, без заикания.

И простили. Простили. Две недели на камбузе пролетели незаметно, а в Комсомольске он сразу же пошел к начальству Амурского речного пароходства.

Вот так вот, закончил свой рассказ Боцман.

– Давай еще, что ли, приложимся?

Никто не возражал, тем более была еще чекушка. О ней забыли, но ведь всему свое время.

– Да, Алексей, ваша великая страна… – начал американец.

– Только ни черта ею управлять не умеют, – перебил Профессор с горечью.

– Ты бы сумел… – сказал Боцман, и никто не понял, серьезно или нет высказался их товарищ, но Лэрри, похоже, был согласен.

– Нет, славяне, – отказался Профессор. – Для этого нужна доминантность.

– Харизма, – подсказал Боцман.

– Мне интересно, почему это уголовные психологи для своих клиентов применяют термин «доминантность», а для политиков изобрели какую-то харизму.

Так вот, кто-нибудь слышал про теорию «клевания»? Понятно. В курятнике, среди двадцати кур, одна начнет наводить порядок. Это те самые пять процентов доминантности. Среди людей то же самое явление и то же процентное содержание доминантов. Сделаем поправку на интеллект и НТР, получаем общество неравных возможностей. Те доминанты, для которых сложились обстоятельства, становятся полководцами и политиками, в других обстоятельствах доминант – преступник.

Таким образом, политика от преступления отличается только названием и… обстоятельствами.

Американец с трудом постигал изложенное.

– Во время корейской войны среди американских военнопленных, например, были очень редки бунты и побеги, а все почему. Потому что хитрые китайцы понаблюдали за заключенными, выделили неординарных и содержали отдельно.

Неординарных было всего пять процентов. Их содержать проще, чем всю ораву, представляющую собой гремучую смесь. Остальных охраняли чисто номинально. Нет лидера, нет бунта… Боцман! Алексей Иваныч, ты уже того?..

– Говори, говори, я слушаю, – буркнул Боцман.

На самом деле он был далеко отсюда. Какая-то еще неоформившаяся мысль занозой засела в его мозгу, и, пока не образовался нарыв и не прорвался, заноза эта еще будет сидеть, причиняя чувство беспокойства и неуверенности. Это было давно забытое предчувствие. Боцман иногда испытывал в прошлой жизни это тянущее беспокойство, которое потом оборачивалось приятным или неприятным событием. Но давно уже не было такого с ним, а пожалуй, что и всю жизнь. Такого сильного беспричинного волнения он не испытывал никогда. Что-то должно произойти в ближайшее время. В самое ближайшее.

Он пытался разгадать, откуда ждать беды или радости, – не получалось. От этой умственной работы его клонило ко сну. Может, там он что разгадает? На самом деле, сочиняют же симфонии во сне, открывают Периодическую систему элементов.

– Вы в Бога верите? – внезапно спросил Профессора Лэрри.

– Алексей Иваныч сегодня видел, как погиб его друг. Человеческая жизнь, в сущности, ничего не стоит. Природа дает нам ее с рождением и отнимает с одинаковым равнодушием. Вселенная возникла по воле случая, и мы несемся в пустоте со своими мелкими заботами и претензиями. Придумали себе великодушного Бога. А землетрясения, торнадо, цунами не что иное, как свидетельство его отсутствия. Или наличия.

Покончив с тирадой, Профессор вдруг заметил, что Боцман давно уже клюет носом, а американец сидит с глупой улыбкой. У нас такое выражение лица назвали бы блаженным. Бывший интеллигент засуетился, засобирался, как некогда – в другой жизни, – наверное, суетился и собирался в гостях, когда вдруг понимал, что никому его проповеди не нужны, молодым надо в койку, а любителям на посошок. Он подхватил Боцмана под руки, пожал американцу руку от всего русского народа и вздохнул. Путь до вокзала с таким грузом представлялся ему восхождением на Голгофу. Впрочем, что такое русская история, как не постоянное стремление вверх.

– Что ты сказал? – вдруг вскинулся Боцман.