Тихий сон смерти - Кит МакКарти Страница 43

Возможно, ей-то и нечего было бояться, тогда как реакция Хартмана на ее слова оказалась весьма странной. Он прикрыл глаза — в какой-то момент Айзенменгеру даже показалось, что Хартман вот-вот упадет в обморок, — а придя в себя, начал медленно меняться в лице, пока не побледнел как полотно.

— Конечно нет, — пролепетал он, и Айзенменгер услышал в его словах не столько согласие, сколько отчаяние.

Елена еще накануне вечером составила расписание на предстоящий день и теперь радовалась тому, что может спокойно работать. Однако этому мешали ее собственные чувства, разобраться в которых ей никак не удавалось. В ее жизни было что-то не так, однако, признавшись себе, что это связано с появлением Айзенменгера, она не могла определить, что именно изменил в ней этот человек. Но и просто отмахнуться от переполнявших ее мыслей и чувств как от чего-то малозначительного она была не в силах — эти мысли и чувства оказались весьма приятными.

Она боролась с ними, отдавая все силы работе с бумагами за старым дубовым столом в кабинете отца. Впрочем, вскоре она вздохнула, выпрямилась и, опустив голову, нахмурилась. Эмоции победили. Елена была слишком умна, чтобы отрицать очевидное: она влюбилась.

За годы, прошедшие со дня смерти ее родителей и последующего самоубийства брата, она научилась избегать ситуаций, предполагавших проявление сильных чувств. Такое эмоциональное затворничество не было следствием обдуманного решения — скорее оно явилось результатом глубокой душевной травмы. После тяжелой утраты, которую ей довелось испытать, Елена долго не могла обрести душевное равновесие; она разорвала все внешние связи, стерла из памяти воспоминания о некогда близких ей людях, сжалась в комок, стараясь как можно реже напоминать миру о собственном существовании, исключила из своей жизни все, что выходило за рамки интеллектуальной сферы. Только благодаря такому отречению от мира она выжила, но эта цена оказалась слишком дорогой.

Елена знала, что некоторые коллеги в разговорах между собой одаривают ее не слишком лестными эпитетами. Самыми ходовыми выражениями в этих разговорах были «фригидная» и «лесбиянка». Впрочем, понять этих людей было нетрудно: чувствуя себя, мягко говоря, обескураженными после очередной неудачной попытки соблазнить красивую женщину, они тем самым пытались хоть как-то восстановить свою оскорбленную гордость. Впервые оказавшись мишенью этих злобных выпадов, Елена почувствовала себя совершенно опустошенной. Впоследствии, несмотря на неоднократное повторение подобных историй, она так и не научилась хладнокровно на них реагировать. Она никак на могла примириться с человеческой низостью и коварством. Почему они не могут понять, что, если женщина не стремится прыгнуть в постель к первому встречному, это вовсе не означает, что с ней что-то не так?

Так она вела затворническую жизнь и была вполне счастлива. Не каждому, много раз повторяла она себе, необходим секс. Просто мужчины, встречавшиеся на ее пути, не соответствовали ее представлениям о спутнике жизни, только и всего.

Джон Айзенменгер соответствовал им почти идеально, этого Елена не могла не признать. Рядом с ним она чувствовала нечто такое, чего не испытывала прежде ни с одним мужчиной. Поначалу это увлечение тревожило ее, заставляя проводить в раздумьях целые часы. Она заключила, что причина ее симпатии к доктору отчасти кроется в его сдержанности — так мало мужчин, способных принять тот факт, что не всякая женщина легкодоступна и готова сдаться при первом же натиске; между тем Айзенменгеру каким-то образом удавалось совмещать несовместимое — вызывать к себе интерес и принимать как должное видимое отсутствие подобного интереса у Елены. Со своим незаурядным умом и восприимчивой душой, в которой читались следы пережитой им трагедии, Джон казался Елене воплощением лучших человеческих качеств. Такой человек не мог не притягивать.

К сожалению, обстоятельства их знакомства и все последующие события не способствовали развитию сколь-либо серьезных отношений между ними. Гибель жены, произошедшая на глазах у Джона, и та нарочитая театральность, с которой она была обставлена, надломили и его душу. Следствием этого стало охлаждение возникшей между ним и Еленой дружбы. После смерти Мари Айзенменгер замкнулся в себе, и его непробиваемое молчание стало для Елены знаком того, что все кончено.

Она улыбнулась своим мыслям и горько рассмеялась про себя. Что за пара душевных калек!

А теперь в ее жизни появился Аласдер. И как раз в тот момент, когда в ее отношениях с Джоном наметился некоторый прогресс, когда ее былые сокровенные желания только-только начали осуществляться.

Аласдер, с которым она была знакома не более трех часов, сумел за столь короткое время добиться невозможного: он заставил Елену хотеть его. Желание было слабым, едва ощутимым, но Елена чувствовала, что оно есть, и это ее смущало. Как такое могло случиться?

Конечно, Аласдер был столь же обходителен с ней, как и Айзенменгер в начале их знакомства. Тогда Джон вызвал у Елены столь сильное восхищение, что она готова была слегка опустить щит, которым отгородилась от мира, чтобы пристальнее вглядеться в своего нового знакомого. И даже если Аласдер продвинулся на шаг дальше, то различие между двумя ситуациями было невелико.

Он был явно умен, но, вспоминая, как Джон работал над раскрытием убийства, как ему удавалось разглядеть то, чего не замечали более опытные специалисты, Елена не могла не признать, что здесь Айзенменгер мог дать Аласдеру несколько очков вперед.

Аласдер и Джон одинаково уважительно держались по отношению к ней, были в равной мере образованны и оба обладали легким характером.

Рассуждая объективно, приходилось признать, что разницы между ними не было почти никакой. Однако был еще и субъективный взгляд на вещи.

Если Елена и видела в новом знакомом преимущества перед Айзенменгером, то замечала их той далекой от рассудка и логики частью своего сознания, которой не пользовалась уже много лет, словно забыв о ее существовании. Она не была уверена, что рада возрождению этой почти умершей стороны своей натуры, однако игнорировать новые для себя ощущения уже не могла.

Айзенменгер привел Белинду в крошечный паб в полукилометре от больницы. Девушка предлагала посидеть в баре медицинской школы, но доктор нашел его слишком людным.

— Что ты думаешь о Хартмане? — спросил он, когда они расположились за столиком.

В ответ на вопрос доктора Белинда рассмеялась, и это само по себе говорило о многом.

— Белинда, мое мнение о твоем шефе никак не повлияет на его положение, — поспешил заверить девушку Айзенменгер. — Ты знаешь, по какой причине я здесь?

Она смутилась:

— Младшему персоналу ничего официально не сообщали, но поговаривают, что на Хартмана поступила жалоба.

Ее нежелание говорить было понятным. Патолог, как и любой другой практикующий врач, периодически сталкивается с жалобами в свой адрес, равно как и с необходимостью проверять жалобы на своих коллег. У каждого, кто варится в этом котле, инстинкт самосохранения рано или поздно неизбежно начинает превалировать над профессионализмом, подумал Айзенменгер.