Плюс-минус бесконечность  - Наталья Веселова Страница 42

Они задвинули засов и долго стояли у двери, напрасно прислушиваясь при слабом свете гаснущего первого фонаря: через такую толстую дверь вообще ничего нельзя было расслышать. Но только теперь Алексей разглядел ее голые до плеч руки, тощие голубоватые щиколотки — и принялся напяливать на неподвижную, как большая пластмассовая кукла, перепуганную жену какие-то кофты, шарфы и носки из уже ледяной кучи мягкой рухляди, так и валявшейся на песке у них под ногами…

И его, и ее часы остались где-то наверху, в комнате, и оттого они не знали, сколько уже времени сидят в чужом подполе на двух жестких чурбаках, мучительно слушая кромешную тишь и с ужасом глядя на уже едва-едва розовую крошечную лампочку карманного фонарика. Они молчали, каждый наедине со своим отвратительным страхом и беспомощностью, в голову лезли невероятные картины взлома, насилия и крови — а неизвестность усиливала невыносимое томление. Никакие куртки и свитера не помогали: холод стоял смертный, они почти уже не ощущали его, как рептилии, впадающие в анабиоз, и очень скоро стало ясно, что им, непривычным к серьезным лишениям, долго так не продержаться… Оксана первая нарушила тишину:

— Все-таки не может быть, что они в доме, а мы их не слышим… Не по воздуху же они летают — а горница прямо над нами… Доски бы скрипели… И потом, наша дверь ни разу не дрогнула… Ни единого стука… Они бы ее первым делом проверили, как только сюда попали, стали бы дергать, плечом налегать… Может, там нет никого, а, Леша? — с надеждой спросила она.

— Там они! Просто тоже осторожничают! — строго ответил Алексей; сама мысль о том, что всю эту панику он поднял напрасно, показав себя распоследним из трусов, ожигала хуже укусов роя диких пчел. — Скорей всего, стоят прямо под дверью с другой стороны и дожидаются, пока мы решим, что никого нет, и сами выйдем — прямо к ним в лапы.

— Невозможно так сидеть и ждать, неизвестно чего. Это… Это… страшнее смерти… — дрожащим голосом пропищала жена. — А дальше будет только хуже… Кроме того, есть и другие способы попасть сюда: пол, например, разобрать — наверняка же в сарае другие инструменты есть… Или просто дыму как-нибудь напустить, чтобы выкурить… Да мало ли еще что…

Он уже и сам обо всем этом подумал и, художником будучи, успел представить в ярких красках.

— Пойду, гляну осторожно… Топор возьму на всякий случай… — решился он. — Заложи за мной на засов. И откроешь, только если я постучу вот так: тук-тук, тук, тук-тук и повторю это три… нет, четыре раза! Поняла?

Оксана быстро обняла его, прижавшись на миг губами к небритому подбородку.

— Ничего не случится, — шепнула она. — Вот увидишь.

Его жена оказалась настоящим товарищем — классическим, готовым рискнуть собой, прикрыть тыл и подставить плечо. Со всеми предосторожностями пройдясь по дому и обнаружив, что попыток вероломного нападения не случилось, все мирно и, по крайней мере, внутри, — безопасно, Алексей уже спокойней вернулся к высоким ступенькам в погреб и увидел, что неприступная дверь открыта, в проеме стоит, в нитку сжав губы, Оксана и, бледная и грозная, сжимает тонкими пальцами древко второго топорика…

Полностью одетые, без света, они просидели рядышком на лежанке до нескорого ноябрьского утра, вздрагивая и обмирая при малейшем шорохе в доме и снаружи, напряженно готовые вскочить и бежать вниз при первом же признаке тревоги. Только когда кокетливые кисейные занавески обнадеживающе побледнели, супруги дружно расколдовались и принялись суматошно собираться в дорогу…

Скорым шагом они шли по едва проснувшейся деревенской улице — с серыми от недосыпа и схлынувшего ужаса лицами, и подавленно молчали, стесняясь поделиться сокровенностью пережитого страха, когда вдруг попалась им навстречу неторопливая хозяйка ласковой Пеструхи.

— Надо предупредить ее, — вслух решил Алексей и шагнул наперерез женщине: — Тут у нас ночью знаете, что творилось…

Он принялся горячо и сбивчиво рассказывать о ночных приключениях, сам заново переживая их и размахивая руками, — но вдруг присущим ей широким и медленным махом пухлой натруженной руки соседка прервала увлекшегося оратора:

— Так то бобры.

Последовало несколько длинных секунд оглушающей тишины. Увидев окаменевшие лица рафинированных ленинградских гостей, простая женщина бесхитростно растолковала им:

— Ну да. Там за старой баней — ее еще бобыль Бородуля до войны поставил — плотина у них построена — неужто не видали? А сами звери-то какие красавцы: большие, круглые, морды усатые, а шуба коричневая — так золотом и переливается! Все боюсь, приедут браконьеры да на мех перестреляют… А пока раздолье им тут: плавают себе, плещутся, ночью особенно: плёск-плёск хвостищем-то по воде… Детенышей который раз вывели… А уж трудяги! Им бы в колхоз наш — то-то производительность бы повысили! — она хорошо, по-утреннему рассмеялась.

И сразу же Алексей с Оксаной оба увидели, какое сумрачно красивое, тихое утро наступает, как исчезает льдистый налет на траве под строгим солнечным взглядом, услышали торжественный рев сытой черно-белой коровы в хлеву…

Они пробыли вместе еще около двух с половиной лет, и года полтора — последний-то уж совсем плохим оказался, не до шуток стало — каждый раз, когда в семье назревало нехорошее, Оксана трижды укоризненно покачивала указательным пальцем и назидательно произносила: «Бэ, бэ, бэ», — что означало «Баня Бобыля Бородули» — и неизбежно включалось смущающее воспоминание о том, как два взрослых человека с высшим образованием полночи просидели в ледяном подполе, прячась от нескольких безобидных резвившихся на озере бобров. Это еще означало: потом станет стыдно — и затухала разгоравшаяся ссора, сам собой рассасывался выеденного яйца не стоивший конфликт. Заклятие действовало, пока оставался стыд, но утратило силу с его незаметным исчезновением…

Почему он думал об этом сейчас, проснувшись на излете ночи в этом давно проклятом и забытом, но для чего-то заново навязанном ему доме? Ну, конечно, потому что здесь тоже страшно, и, наверное, так же беспочвенно, как и сорок пять лет назад… Чертовы тетки, как умеют втираться в жизнь и в душу — и вот уже эта Аля вертит им, как хочет: сказала, поедем — и вот он здесь! Он ведь, кажется, решил выгнать ее, не везти во Францию… Или все-таки взять с собой? Привычка есть привычка, а баба удобная… Хотя с этим бабьим управлением, вообще-то, пора заканчивать. Кто сказал, что ему необходимо побыть тут одному, вдали от друзей, дел? Да она и сказала! Почему он вообще такой покорный стал — самому противно! Сейчас он позвонит… Да хоть Андрюхе! Нормальный мужик, успешный галерейщик и выпить не дурак. Попросить его собрать народ и привезти всех ну, скажем, в ближайшее воскресенье (интересно, а сегодня день какой? И число, кстати? там похолодало, кажется, или нет?). А Аля… Ее он поставит на место — и самым жестким образом. Она помощница — так? Ну, вот пусть и помогает. Подготовит-закупит-накроет все для воскресного дня и уползает в свою избушку на курьих ножках, а у его гостей, приличных людей, под ногами не путается, вспомнит, наконец, что она не хозяйка тут, а всего-навсего — наемная обслуга, не больше. А то возомнила… Да, и не забыть сказать Андрюхе, чтоб какую-нибудь одинокую женщину — лет до сорока, не старше — прихватил, искусствоведку там, или еще какую-нибудь сговорчивую дуру: может, удастся ее потом на ночь оставить, чтоб Алька не думала, будто исключительная какая-нибудь, — тоже мне, королева секса, вспомнить противно… А потом… Повесть подходит к благополучному (ну, ладно, пусть трагическому) завершению — так что Питер ждет — а там и Париж! Пора встряхнуться — в кого он тут превратился с ее помощью!