Инстинкт № пять - Анатолий Королев Страница 42

Забегая вперед, скажу, что охрана была тоже отпущена. Я угодила в единственный день в году, когда шале практически никто не охранял. Золотой ниткой в игольное ушко!

Ночь тиха, светла, тепла.

Стояла гробовая тишь, словно только что выпал большой снег.

Луна ободряла меня с высоты золотым печеным яблоком, который приготовила в печи своей бедной крестнице-Золушке добрая фея.

В моей руке — мой револьвер, моя пригоршня горячей золы из камина для глаз мачехи. Ослепни, мразь!

Я пошла вокруг особняка в поисках своего окошка. Повторяю, я не боялась ни телекамер, ни охраны, ни собак и вела себя так, словно на моей стороне мировая справедливость, правда, закон… по сути, так оно и было.

Увидев наконец свое окошко, я легко проникла внутрь дома. Коридор был освещен неярким светом настенных бра. Я искала спальню суки на втором этаже. Поднялась без всяких препон по лестнице, укрытой ворсистым ковром, толкнула высокую дверь и тут же увидела спящую Лиззи. Голубая ночная лампа на полу у кровати озаряла ее лицо сонным заревом тусклой лазури. Она свернулась комочком, обняв руками плюшевого мишку в кружевном воротничке. Ну и ну! Совершенная соплюха… для своих лет ты слишком наивна, Диана… По углам комнаты маячили другие игрушки. Она явно не хотела взрослеть. Мм-да… Вместо того чтобы тут же разбудить соню тычком револьвера в лоб, я тихо, на цыпочках, прошла к креслу у компьютерного столика, где горела на экране какая-то игра.

И! И, вместо того чтобы действовать, мстить, рушить, чуть ли не полчаса, не зная, зачем и почему, играла мышкой и клавишами в игру для подростков: терминатор через дыру во времени попадает на Олимп и громит всех олимпийских богов: Зевса, Марса, Аполлона, Посейдона, Афину Палладу и прочих бессмертных распутников, что я сделала с огромным удовольствием, набрав шестьсот очков и уложившись в законное время.

Лиззи продолжала спать ангельским сном.

Какое доверие к жизни! Я сплю настолько чутко, что услышу, как первая капля дождя упадет на оконное стекло. Я, прежде чем лечь спать, всегда, непременно, при любых обстоятельствах загляну под кровать: а вдруг там кто-нибудь спрятался?

Мой кураж порядком ослаб, я буквально заставила себя сесть на край кровати и — злясь на себя! — потрясла ангела за плечо.

— Эй, Лиззи!

Она тут же открыла большие васильковые глаза глупой немецкой куклы и спокойно уставилась на меня, словно и не спала.

Не слабоумная ли она?

— Жить хочешь? — и я показала револьвер.

— …Не знаю, — ответила она, малость подумав.

Эта дуреха говорит то, что думает.

— Это ты сегодня играла на флейте?

Я переоделась в джинсовый комбинезон, содрала весь камуфляж, но она сразу узнала меня.

— …Это было классно.

Вот так разговор!

— Кончай болтать! — я больно-пребольно щелкнула по лбу глупышку.

От боли на кукольные глаза навернулись настоящие слезы, но она терпеливо продолжала улыбаться, сквозь силу.

— Что вам надо?

Этот светский тон меня никак не устраивал.

— Если ты будешь молоть чепуху, я заклею твой рот скотчем. Заткнись! Ясно?!

Она послушно кивнула: мол, я хорошая.

— Знаешь, кто я, сестричка? Лиза фон Хаузер. Слышала про нее? А мою дорогую покойную мамочку зовут Аннелиз Розмарин. А вот ты кто такая? Что ты делаешь, сучка, в моей постели?

Кукольные глаза заморгали.

— Ты моя сестра? Правда? — и она счастливо схватила вооруженную руку пылкой ладошкой. — А я так испугалась!

Моя душа обмерла — я чуть-чуть ее не застрелила! — таким внезапным был налет ее пальцев. Я вырвала кисть. Губы враз пересохли.

А она лопотала:

— Я так мечтала, чтобы у меня кто-нибудь был. Брат или сестра… Ну здравствуй, здравствуй, Лиза…

И дуреха тут же меня попыталась обнять. Она верит всему, что ей говорят: ну не раззява ли! А если бы я все наврала? И как черная стерва-эсэсовка смогла вскормить в своем логове змеиным ядом такого ягненка?

— Идиотка, осторожно! Не хватай меня за руки! Мы не родные сестры, а сводные. У нас только общий отец! Зато твоя сука мадам Роз тебе вовсе не тетка. Она твоя мать, Лиззи. Мать!

Только тут букашка наконец испугалась.

— Роз моя мать?

Не думаю, чтобы ее это сильно обрадовало. Стать дочерью такой гадины с клыками — не подарок.

Но и тут я промазала.

— Моя мама жива? — она опять улыбнулась, глаза просияли от глупого счастья. Кажется, она готова прыгать от радости на постели.

У меня перехватило дыхание — мне вот таких слов никто никогда не скажет… И я — бегом — закурила. Быстрей засосать дымком ранку в душе. С ней решительно невозможно говорить всерьез, у моей родной уродины — сердце ребенка.

— Да, жива, радуйся, Лиззи. Пока ты дрыхла в моей постели, твоя мамочка сто раз пыталась меня прикончить. Первый раз, когда мне было всего три годика. В Эль-Аранше. Укол ядом в жопу не хочешь, Лиззи? Отец меня еле спас. Отправил в Россию маленькую любимую глупую кроху. Я стала круглой сиротой. Из-за тебя! Жила по детским домам. Меня ели вши и клопы. Никто не ждал меня. Ни одной игрушки! Я воровала. Ты хрюкала в моей колыбели, а меня убивали. И все из-за денег. Тебя, позорную сучку-фуфлыжку, сделали Лизой фон Хаузер, чтобы лишить меня, единственную и законную дочь Аннелиз Розмарин… Вот… но Бог меня спас… меня убивали, и все мимо… сначала психопат… потом еще… и все мимо… я плыла… я тонула… всегда одна…

Я не могла говорить.

Вот так номер, я закатила сестрице истерику.

Меня душили слезы. Я была готова вот-вот разрыдаться навзрыд. Сигарета конем скакала во рту. Я размазалась, совершенно размазалась.

— Все это нечестно, — сказала она вдруг серьезным голосом, словно была взрослой.

— А ну живо! Одевайся!

Я вскочила как ужаленная.

Она удивленно подчинилась крику. Сняла ночную рубашку: девичья грудь, тонкий шрам аппендицита — влезла в джинсы.

— Потеплей! Возьми толстый свитер! — я поймала себя на мысли, что уже помогаю ей справиться с похищением… с ума съехать. — Идем, свинья! — я пыталась разозлить себя грубостью.

— Ты забираешь меня в заложники! — впервые угадала она.

— Заткнись! Возьми одеяло, — мне было стыдно смотреть в наивные глаза малявки.

— Без мишки я никуда не поеду!

Ну и ну! Я разрешаю взять плюшевое сокровище.

Словом, я свела куклу вниз — дом словно вымер, — к машине, где сначала хотела ее запихнуть в багажник, но передумала: еще простудится, и уложила пленницу на заднем сиденье, пристегнув руки пластмассовым браслетом-наручником, который давным-давно купила по случаю.