Корсар. Наваждение - Петр Катериничев Страница 41

Костя кивнул, разом скинул рубашку, подгреб деньги, – их было набросано на три такие тачки, никак не меньше… Где-то совесть (или – страх?!) попыталась взять верх над корыстолюбием и алчностью, Константин поднял лицо, выговорил:

– Тут… много… очень…

– Очень много у нас в стране – не бывает, – отрезал Корсар, вернулся за руль, вставил ключ зажигания, сказал: – А я еще покатаюсь, ты не против?

– Не-е-е-е… – ошалело ответствовал Костя, сопровождая свое заверение столь энергичным мотанием головы из стороны в сторону, что Корсар побоялся – как бы не скатилась она с покатых плеч на мягкую землю… «Мой веселый звонкий мяч, ты куда пустился вскачь…»

…Снятая одним ударом обоюдоострого булата голова – покатилась нелепо в сторону. Тело еще стояло какое-то время, продолжая движение рукой, пока, закованное в броню, не рухнуло, словно лишенный живящего заклинания голем…

…Тяжелый авангард рыцарской конницы мчался, сотрясая землю. Она гудела и содрогалась от ударов тысяч копыт закованных в металл коней; восседавшие на них всадники в глухих шлемах неслись безлично и несокрушимо, выставив ровными рядами тяжкие острия пик. Корсар различал тусклый блеск боевых топоров, притороченных к седлам…

…Он знал: ни один строй не мог противостоять этой грозной организованной силе. Бронированные клинья сокрушали неровные фаланги литовцев, наполняли мистическим ужасом разноплеменно-пестрые войска мавров, обращали в бегство потомков непобедимых викингов… Им нужно было выстоять. Сомкнув алые щиты, они застыли в шеренге, ожидая смертоносного удара. И вся эта тяжкая масса, вся несокрушимая твердь ощетиненной железом звероподобной плоти, запнулась вдруг, будто налетев на невидимую стену…

…Передние ноги лошадей скользили в глубокую, загодя отрытую отвесно траншею, припорошенную безымянной степной травкой, и лошади, и всадники – налетали на заточенные колья и – друг на друга… Падали, ломая хребты, оскаленные кони, всадники подкошенно бились в мягкую, расхлябшую от дождей землю, задние налетали на передних, разрушая и круша в месиво и еще оставшееся живое, и самих себя…

…И уже конница замедлила свой гулкий бег, заметались, затрепетали флажки на поднятых пиках всадников, забегали в беспорядке пешие… А из-за леса бегом валили воины, вздымая топоры на длинных древках…

…Дальше была бойня. Рыцари крошили нападавших длинными прямыми мечами, тяжелыми секирами… Клинки маслянисто отливали густой кровью… Рыцари – убивали… И сами падали, сраженные ударами боевых топоров, палиц; упавших добивали грубыми, сработанными из дрянной тусклой стали тонкими ножами со скользкими деревянными рукоятками… Слова «стилет» в этом краю еще не знали…

…Руки Корсара немели от усталости, кровь из рассеченного лба и пот – застилали глаза, а он продолжал рубить почти вслепую, чувствуя скрежещущее сопротивление брони или чавкающий звук разрываемой железом плоти…

…А потом лежал и – глядел в звездное небо… Силы оставляли его, над ночным полем слышались слабые выкрики, тявканье лис, метались неясные низкие тени, светились желтые глаза псов… Он поднялся, опираясь на рукоять меча… И – медленно побрел прочь, чувствуя, как в промокших насквозь, шитых узором шевровых сапожках тепло хлюпает кровь…

…И вдруг – боль, жестокая, острая, словно стрела, пронзила грудь и застряла в правом межреберье! Корсар открыл глаза и прямо перед собой увидел того самого незадачливого водителя Константина, у которого он угнал машину и с которым расплатился не просто сполна, но – втридорога! Но боль была настоящей, ребра саднили: водила уже наметился еще одним ударом ножа все-таки пробить Корсару грудину, когда на того накатил очередной приступ…

«Умеет считать и перемножать, сволота, прикинул, сколько денег высыпали перед ним и сколько – осталось в сумке, которую нехилый такой угонщик поднимал если и не с натугой, то с усилием… Килограмм семьдесят, оч-ч-чень крупными купюрами… Вот он и – соблазнился… «Не пей из лужицы…»

Первый – поторопился: нож царапнул по ребрам. А вот второй… Только новый приступ, что крутнул тренированное тело Корсара винтом, спас его от рассчитанного удара в сердце. Третий удар водила сделать не успел: Корсар с невероятной скоростью подбил с одной стороны по запястью, с другой – по кисти руки, сжимавшей нож; тот – выпал, словно сам собою, был подхвачен Корсаром, и еще через мгновение – торчал из глазницы нападавшего, загнанный тому в череп по самую рукоять.

«Вот как бывает – бежит за годом год…» Корсар сидел на ступеньке машины, только что потерявшей владельца, щурился на заполнявший Москву свет и – плакал. То ли от рези в глазах, то ли оттого, что жаль ему стало и этот город, и этот мир, и себя – неприкаянного и никому не нужного, попавшего в круговерть чужих разборок и адовы круги чуждых алгебраических и алхимических построений… И – что теперь? Как у классика? «Если правда оно – хоть на миг, хоть на треть, остается одно: только лечь помереть…»

«Ну вот, один уже помер, и что – ему легче?» – вяло забродило в голове Корсара, а он чувствовал только, как озноб сотрясает все тело… Потом начался кашель – и его выворачивало этим кашлем наизнанку, и рыдания сотрясали тело от кончиков пальцев до макушки, и нельзя было понять – где были всхлипы, а где яростная жажда освободиться от чего-то чужого и чуждого, что тлело внутри… Хотя…

Все в общем и целом было ясно как день. При мысли «день» – Корсар зажмурился – настолько нестерпимой стала резь в глазах, хотя солнце только-только забрезжило над горизонтом; надел темные очки.

Он отдышался. Потом невесело усмехнулся, на четвереньках прополз по асфальту, собрал высыпавшиеся из рубашки покойного пачки денег, сунул обратно в сумку и накрепко задернул молнию. Не жадности ради – чтобы не искушать никого больше.

Почему-то считается, что слово «деньги» пришло в русский язык из тюркского. Щас! А как в единственном числе женского рода? «Деньга». А еще проще? «День-Га». День – перевода с русского на русский не требуется, а «га» издревле у русов означало «путь». Гать, настеленная сквозь болота и бездорожье, нога, где в первом слоге «о» легко меняется на «а». И на санскрите, искусственно созданном пришедшими в Индию белыми людьми, составившими касту брахманов, «га» – тоже путь. И великая река там называется Ганга, – и без толкования ясно: отсюда после омовения лежат пути и в любую сторону света, и в любую бесконечность вселенной – пространства и времени, в любой, даже самый потаенный уголок собственной памяти или беспамятства, бездушия или – души. «День-га».

Ну да, ясно как день. Как солнечный, полный света и сияния день! Корсар понял, что чуть не выкрикнул эту фразу, – но изо рта раздалось только сипение. Он вернулся к машине, поискал в бардачке. Початая бутылка виски и другая, полная воды. Он отвинтил пробку, сделал три или четыре глотка виски и стал пить воду, жадно, захлебываясь, чувствуя, как она течет за ворот…

Потом сполоснул лицо, отряхнулся, как выскочивший из потока дождя волк. Ясно. Водитель, да будет асфальт ему пухом, не выдержал искушения, и как только Корсара скрутил неожиданный приступ – когда, как, отчего они будут случаться? – Дима уже не думал… Водитель набросился на Корсара – убить, завладеть деньгами и… И – все. Умер. «Кто смел, тот и съел?»