Обитель ночи - Том Мартин Страница 41

Антон Херцог умолк. Если он ожидал реакции монаха — ее не последовало. Только шум дождя и на его фоне звуки леса: крики животных и щебетание прячущихся в ветвях птиц. Помощник настоятеля с ужасом и недоумением глядел на лежащего перед ним человека. Он не знал, что думать, и не находил слов. После минутной паузы Херцог продолжил рассказ:

— Смертельно голодный, с предельно обостренными в результате практики последних недель чувствами, я долго стоял на дне ущелья и выл от горя. Не помню, как мне удалось вытащить тело тертона на освещенный солнцем участок каменистой осыпи. Там, в прохладном, кристально чистом горном воздухе, я приготовил его труп к небесным похоронам. Я был крайне слаб и трудился из последних сил, благо у меня имелся индийский армейский нож. Я расчленил тело, а мерзкие стервятники слетелись и с нетерпением дожидались начала пиршества. Я взобрался повыше на скалу и лег там в полном изнеможении. Закутавшись в тулуп из ячьей шерсти, на грани безумия от голода, я пролежал там два дня и две ночи. Поскольку я лишился необходимого для поддержки сил цветочного чая, мои разум и тело начали угасать. Вглядываясь в темноту, я плыл над Гималаями к звездам и луне. Я путешествовал с тертоном к бездне и видел внизу море вечности. Постепенно покидая этот мир, я стал понимать, что все не так печально, что меня ждет еще много странствий… И вдруг моего плеча коснулась рука. Когда мне удалось сфокусировать зрение, я увидел китайца лет шестидесяти — семидесяти. Что-то бормоча, он прижимал к моим губам горлышко бутылки. Сладкая жидкость полилась мне словно прямо в душу, согревая ее. Немного придя в себя, я сел и увидел, что старика сопровождают несколько шерпов. Он заговорил со мной по-китайски. Я объяснил, кто я и откуда, и он перешел на хороший английский. «Добро пожаловать. Вам очень повезло. Мы ходим этим перевалом раз в десять лет, поскольку не испытываем нужды в общении с внешним миром. Вы должны отправиться с нами в наш ламаистский монастырь, и мы поможем вам восстановить здоровье и обрести силы». Я едва верил своим ушам. Вот уж точно — несказанно повезло. Но у меня были к нему вопросы. Я сказал: «Я бесконечно благодарен вам за приглашение и с радостью приму его. Но не могли бы вы помочь мне? Далеко ли я от Шангри-Ла? Не так ли называется ваш монастырь?» Китаец ответил: «Нет, но вы недалеко от нашего монастыря. Оставайтесь с нами. Вы убедитесь в искренности нашего гостеприимства». Я с трудом скрывал радость, — продолжил Антон. — Отец рассказывал мне, как его пригласили в Шангри-Ла: тоже старый китаец, говоривший на литературном английском. Так что я не только был спасен от смерти. Что-то подсказывало мне, что меня вот-вот приведут в самое сердце священного царства. Китаец не ответил, назывался ли их монастырь Шангри-Ла, и это вовсе не удивило меня. Это вполне соответствовало преданиям. Он помог мне забраться на свои носилки, и следующие пять часов шагал рядом со мной, а шерпы несли меня, взбираясь все выше и выше, пока мы не миновали перевал и тропа не начала плавно спускаться вниз…

В этот момент рядом с помощником настоятеля возник коренастый монах и зашептал ему на ухо. Херцог слышал звуки, напоминающие шорох листьев, пока монахи переговаривались. В джунглях будто что-то назревало. Он остро чувствовал это, чувствовал приближение некой силы — и эта сила шла за ним. Он знал, что его найдут, это вопрос времени. Но страха не было. От Антона теперь мало что зависело: время, когда он мог контролировать происходящее, давно миновало. Херцог был не в силах поднять голову и увидеть помощника настоятеля, но он расслышал тревогу в голосе монаха, когда тот заговорил:

— Нам больше нельзя оставаться здесь. Плохие новости. Надо немедленно уходить. Мы отнесем вас в безопасное место.

— В безопасное место? — спросил Херцог с надеждой в голосе.

— Да. В священный город Агарти. Уходить надо прямо сейчас.

С этими словами лама отдал приказ, и монахи вскочили на ноги. Самые молодые подняли носилки с Херцогом; он почувствовал знакомое покачивание в такт движению. Ввысь, в иной мир, подумал он, дрейфуя, как подхваченный ветром лист или парусник в штормовом море. А впереди и ниже по тропе старый лама с суровым лицом вел группу вымокших и грязных монахов в ночную тьму, через опостылевшие объятия неугомонного леса, пребывающего в вечном движении жизни.