Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко Страница 40

Полночи я просидела на подоконнике спальни. Природа будто грустит вместе со мной: поднялся сильный ветер, шум пальм напоминает ливень. Несколько раз я даже высовываю руку из окна и мне кажется, что сейчас на нее упадут крупные и благодатные капли. Но нет, ладонь остается сухой. Эти тропические «сухие сезоны» просто бич божий! Я очень хочу дождя. Несмазанные ставни и двери скрипят под порывами ветра и в доме становится жутковато. Некстати вспоминаются смерть писателя и зловещий прогноз Ингрид про ограбление. Внезапно мне начинает казаться, что я слышу какие-то шаги на первом этаже. Слуховая галлюцинация? Скорее всего — да, успокаиваю я себя, однако спуститься вниз и закрыть ставни на защелки мне все-таки страшно. Я продолжаю сидеть на подоконнике и испуганно прислушиваться. Минут через десять, когда я уже готова поверить в то, что единственный звук в моем доме, это грохот моего стремительно бьющегося сердца, где-то на кухне что-то звенит. Посудно, стеклянно. Меня пробирает дрожь. Если это вор, то лучше мне притвориться спящей. Думаю, писатель получил по голове исключительно из-за того, что проснулся. Ночами надо спать! Ночь — время не человеческое: просыпаются дикие животные, вылезают на охоту люди с черными душами, убийцы, воры, появляется всякая нечисть, вампиры, оборотни, вурдалаки.

На цыпочках подобравшись к кровати, я залезаю в нее и с головой накрываюсь простыней. Звуки сразу же прекращаются и ненадолго страх отпускает меня. Но вскоре передо мной встает новая проблема. Несмотря на ветер, в комнате висит жутчайшая духота, и под простыней становится нечем дышать. Я снова высовываюсь и прислушиваюсь. Время, казалось бы, остановилось, стрелки на часах не движутся, утро не наступит никогда! Меня охватывает паника. Даже Лучано сказал, что ему было бы не по себе ночевать в одиноко стоящем доме, вдали от людей. Что я тут одна делаю? Где, в конце концов, Стас? Завтра же надо будет добраться до цивилизации, проверить имэйл, узнать, когда он приедет! И какая глупость, что у меня весь дом стоит нараспашку! Надо непременно начать закрываться на ночь и задвигать шпингалеты на окнах!

Наутро я обнаруживаю на полу кухни разбитую чашку. Но тут же находится и вполне нормальное объяснение: створка окна открыта нараспашку, и вполне могла смахнуть чашку, стоявшую неподалеку. С полной уверенностью согласиться с этой теорией или отвергнуть ее я не могу, потому что точное местонахождение чашки, разумеется, я не помню, но в целом версия кажется мне достаточно удовлетворительной. Тем более что при осмотре дома ничего из хоть сколько-то ценных предметов оказывается не украдено: фотоаппарат, которым я так пока ни разу и не воспользовалась, валяется на обеденном столе, а мои кольца и браслетик с кулончиком-ключиком преспокойно лежат себе в ванной. Совершенно успокоенная этим, я прихожу к выводу, что всему виной ветер и мое расстроенное воображение, и выбрасываю мысли о ночном грабителе вон из головы.

К тому же мне и так есть о чем расстраиваться. Выйдя на террасу, я обвожу взглядом наш пляж и абсолютно нигде не вижу ни единого намека на Арно.

Все. Баста. Шторки схлопываются, ставни сегодняшнего утра закрываются, и я остаюсь в полумраке своего заброшенного дома. В буквальном смысле: забившись от слепящего света обратно в свою нору, я закрываю дверь и окна, и в прострации присаживаюсь на корточки в гостиной. Обхватываю колени руками и закрываю глаза. Жизнь остановилась. Я не пойду купаться, вообще не высунусь наружу, мне нечего делать в том мире. Мне кажется, меня предали. Причем, разумеется, не Арно. К нему у меня нет никаких претензий. Как вообще можно иметь претензии к кому-то, кто не захотел тебя? При всей своей примитивности, люди остаются сложными существами. Как этот парадокс вообще возможен — мне никогда не понять, но не считаться с этим фактом глупо. У француза есть какие-то неведомые мне причины и мотивы, по которым он приехал сюда и живет здесь так, как он живет. Мне ли судить его? Мне ли претендовать на то, что я знаю, что и как должно случаться в его жизни? Я ничего не могу требовать от окружающих людей. Никто не может. Думать обратное — жалко, нелепо, убого, эгоистично. Все, на что мы способны по отношению друг к другу — это совпадать или не совпадать . Вот так просто. Если нам повезет, то мы можем случайно, божественно, мистически, химически совпасть в каких-то своих волнах или ритмах, и тогда на нас сваливается нежданный подарок быть вместе. Откуда он приходит, каким законам подчиняется и куда потом исчезает — не нашего ума дело. Или можем не совпасть и не быть вместе. И все, жаловаться бессмысленно.

Но чувство несправедливости все равно разъедает меня. Зачем тогда Арно вообще попался на моем пути?! Зачем приехал именно на этот остров, спас меня на мосту, срезал кустарник?..

Вероятно от недосыпа у меня начались провалы в памяти. Сама не замечаю как, но я снова оказываюсь на маленьком галечном пляже. Не будем заниматься самообманом: конечно же я знала, что не найду здесь Арно. Я присаживаюсь на камни и долго наблюдаю за колонией мелких золотистых крабов. Насколько же животный мир кажется мне сейчас гуманнее человеческого! Как гармонично у них получается собирать что-то невидимое своими крошечными клешнями, не толкаясь, не воюя между собой, как натурально для них проживание в колониях. Человечество же, при всей своей сгруженности, так одиноко! Где-то на скалах притулилась сейчас Барбара; замерев от опустошенности, сижу на безлюдном пляжике я; старая, никому не нужная Ингрид зевает на шезлонгах Лучано; сам Лучано протирает брюки в тиши своей конторки; немец в оранжевой майке бродит вдоль моря и некому научить его плавать; а польско-еврейский писатель и вовсе сейчас один, в потусторонних мирах отчитывается за свое безнадежное спивание в разоряющемся островном отеле…