По ее следам - Т. Р. Ричмонд Страница 40

«Даже не думай, ты от меня не отделаешься», – сказала она. Я пошутил, что неплохо было бы съездить в Швейцарию напоследок, и Флисс едва не расплакалась; стала убеждать меня, что жизнь бесценна, и никто не вправе ее обрывать, что она дорожит каждым мгновением, проведенным вместе.

Мальчишка с татуировками упомянул харакири, и я огорошил его лекцией о значении этого ритуала. Объяснил, что самурай, понесший поражение, вспарывал себе живот, чтобы смыть позор. Я говорил и говорил, и это было похоже на выступление перед аудиторией: если сосредоточиться на подробностях, то перестаешь замечать все, что тебя окружает, перестаешь чувствовать, остаются только сухие факты и стройные цепочки умозаключений. «Честь была превыше всего. Человек просто не мог вынести позора», – сказал я, и мальчишка снова спросил, почему я говорю о людях так, будто сам отношусь к другой породе. Потом потребовал денег, а я в ответ рассказал, что чем меньше звуков издавал самурай, вспарывая себе живот коротким мечом – вакидзаси, – тем более достойной считалась смерть.

Стоя на берегу и глядя на мост, я понял кое-что очень важное, Ларри: от моих знаний нет никакого прока. Если бы я взрезал себе живот – слева направо, потом резко вверх, как самураи, – все научные факты не помогли бы остановить кровь, хлещущую к моим ногам. Они совершенно бесполезны; можно выучить сотни новых слов – брахитерапия, золедроновая кислота, – но болезнь от этого не исчезнет.

– Рак способствует расширению словарного запаса, – сказал я Флисс после очередной поездки в больницу.

– Люблю тебя, – ответила она. И я решил, что расскажу ей все без утайки. Когда исследование будет завершено, когда история Алисы сложится воедино, я расскажу Флисс – и всему миру – о том, как дорога была мне эта девочка. Она и ее мать. Им отведено важное место в моем сердце, и Флисс должна узнать об этом, иначе все мои клятвы и заверения, все мои признания в любви не стоят и ломаного гроша.

– Ты затеял хорошее дело. Девушку надо собрать заново, – заметила однажды Флисс, когда мы просматривали фотографии Алисы на моем ноутбуке.

– Можно подумать, она Шалтай-Болтай, – пошутил я. Тому бедолаге не помогла даже вся королевская конница и вся королевская рать.

– Ты же не собираешься публиковать эти материалы? – поинтересовалась Флисс.

Наивная душа, она ни о чем не подозревала.

Новое, незнакомое чувство толкает меня на неожиданные поступки: я говорю ректору: «Нравится вам это или нет, но я буду продолжать свое исследование»; бросаю в лицо канцлеру: «Мне все равно, какого мнения вы придерживаетесь по данному вопросу»; новому преподавателю, широкоплечему здоровяку с квадратной челюстью, тоже достается: «В постели вы такое же бревно, как и в лаборатории?». Оно промелькнуло, когда я впервые заподозрил истинную причину недомогания, вынуждавшего меня бегать в туалет по пять раз за ночь. И снова всколыхнулось под проницательным взглядом врача. И опять – когда консультант произнес слово «неизлечимо». Теперь я знаю, что это за чувство, Ларри. Я больше не боюсь. Впервые в жизни я ничего и никого не боюсь.

– Ты больше не получишь от меня ни пенни, – сказал я мальчишке с татуировками. Было слышно, как у него в наушниках играет музыка. Может, после смерти будет так же, подумал я: останутся только далекие отзвуки мира. Он полез в свой рюкзак. Я ждал, что мне вручат очередной трофей из гардероба Алисы, но он достал стеклянную статуэтку, которая должна была стоять в буфете у меня дома. Я купил эту статуэтку в подарок Флисс еще до переезда.

– Да пошел ты. – Мои слова оказались неожиданностью для меня самого.

Он растерялся. Почему я никогда не давал сдачи школьным задирам, Ларри?

– Мне глубоко наплевать, кому ты отдашь письмо, – продолжил я. – Жить мне осталось совсем недолго, а вот у тебя в запасе еще лет пятьдесят. Представляешь, какой ужас – еще полвека мучиться в твоей шкуре. Тебе есть что скрывать и есть что терять. Я больше не намерен платить за твое молчание.

Интересно, что подумал бы о нас случайный посетитель: преподаватель беседует со студентом? Ученый со своим лаборантом? Отец разговаривает с сыном – младшим, судя по виду, от второго брака; паренек заглянул к отцу, чтобы вытряхнуть из старика немного налички?

– Ты бесишься, потому что мы похожи, – заявил он. – Притворяешься важной птицей, но под солидной маской прячется тот, кто ни капли не лучше меня. Ты – это я в твидовом пиджаке.

В ответ на его слова я просто расхохотался.

– Да пошел ты, – прошипел он.

Интересно, будь у меня сын, мы общались бы точно так же? Ссорились бы или уживались мирно? Обожали друг друга, доверяли, любили? Я потянулся к статуэтке, толкнул – и она упала на пол, разлетевшись на сотни осколков.

– Тебе не скрыться от правды. В книге будет все – найдется место и для такой мелкой дряни, как ты.

– Мистеру и миссис Сэлмон наверняка захочется почитать увлекательную историю.

Если дело сложится так, как я задумал, то нам всем придется окунуться в увлекательную историю.

Коронер едва ли не прямым текстом признал, что вскрытие не дало никаких зацепок: рот и нос в белой пене, легкие полны воды, а желудок – речного сора. Патологоанатомы не сомневались в причине смерти. Всем ясно, что Алиса захлебнулась, но никто не знает, что случилось на берегу. Забавно, правда? В мире, где камеры пристально следят за каждым твоим шагом, где случайные свидетели видят каждый твой жест, наша девочка умудрилась пропасть с радаров. Для широкой публики ее смерть до сих пор остается тайной. Виновного следует посадить за решетку. Хотя многие наверняка решат, что за решетку надо убрать меня – за то, что произошло в декабре 2004-го. Впрочем, это другая история.

После полицейского участка я пришел к реке и просидел там до рассвета; смотрел на воду, на плавучий сор, на сильные, быстрые, непроглядно-черные волны, несущиеся мимо. Искал Алису взглядом. На ум пришла старенькая детская книжка про Шалтая-Болтая: потрескавшаяся желтая обложка, шершавый переплет, история про крошку-яйцо, свалившееся со стены.

– Антропоморфный персонаж, – говорил мне отец. – Помнишь, что значит это слово, Джереми?

Я не помнил, хоть ты тресни; хотелось прочитать стишок вслух, послушать, как папа мне читает – хотя бы разочек – знакомые, привычные строчки.

– Опять за старое? – процедил он. – Может, ремень подстегнет тебе память? – Его рука потянулась к пряжке.

Один катрен. Я могу проанализировать стихотворную форму детской песенки, я знаю, что это раздражительное, напыщенное яйцо появляется в книге «Алиса в Зазеркалье» и ведет беседы о семантике; я все знаю – да только какой с тех знаний толк?

Интересно, наша Алиса читала Кэррола? Ей бы понравилась главная героиня. Я снова соберу тебя воедино, милая, и когда книга будет готова, когда мы оба окажемся под одной обложкой, – тогда, наверное, придет и мое время падать во сне со стены.

Я встречался с ней в день смерти, вот в чем загвоздка, дружище. Полиция ничего не знает об этом, незачем – они все превратно поймут. Никто не видел ни нашего разговора, ни ссоры – но чуть что, слухи пойдут с удвоенной силой. Я следил за ее передвижениями по сети «Твиттер»: список пабов и баров, булавки на карте. На улице с говорящим названием Бар-стрит мне наконец-то удалось ее нагнать. Перед входом в паб собрались курильщики, из гущи толпы доносился знакомый смех. Я узнал этот тембр и стал жадно искать ее взглядом. Мелькнули темные локоны.