Тринадцатый апостол - Ричард и Рейчел Хеллер Страница 40

Гил вернулся через мгновение.

— Черт побери, кто это?

— Сейчас не время для болтовни.

Она отхватила полосу от одеяла, засунула ее в рот незнакомцу и закрепила кляп куском пластыря. Потом подхватила мужчину под мышки.

— Возьми его за ноги.

Гил скрестил на груди руки и покачал головой. Горячая боль вдруг пронзила раненую ладонь. Он вздрогнул, но выпрямился и с твердостью произнес:

— Я не собираюсь в этом участвовать.

— Ты уже в этом участвуешь. Что скажешь о проникновении со взломом в чужие владения?

— Да, но все-таки взлом не убийство, — ответил он.

Луна выглянула из-за облаков и осветила кошмарную сцену неестественно призрачным светом.

— Не будь ребенком. Он что, выглядит мертвым? — спросила она, указывая на мокрое пятно, которое расползалось между ног незнакомца по его брюкам.

Тошнота волной подкатила к горлу Гила. Беспомощную фигуру, лежащую у его ног, было слишком жутко воспринимать и как случайную жертву, и как врага. Еще хуже было очевидное равнодушие Сабби.

«Она много практиковалась».

Тошнота усилилась.

— Кто он? — спросил Гил.

— Просто работник. Приводит тут все в порядок, подготавливает монастырь для экскурсий, — объяснила Сабби. — Предполагалось, что он не появится в ближайшие полчаса.

— Ты знала, что он приедет? — с недоверием спросил Гил.

— Леди-экскурсовод упоминала о нем, когда мы бродили по саду. Он ее зять.

— Ужасно.

Сабби говорила таким тоном, которым обычно сообщают, почему обед задерживается на десять минут.

Я так понимаю, приняв в расчет показания парня из магазина, который любопытствовал, зачем нам так много всего, твой приступ диабета во время экскурсии, а также вот это, — она показала на неподвижную фигуру у своих ног, — полиция легко вычислит, кто виновен во взломе. А одеяло — прекрасная улика вместе с отпечатками наших пальцев на пластыре.

— Так сотри их! — воскликнул Гил.

— С клейкой стороны тоже? — спросила Сабби. — У нас чуть больше часа. Ты хочешь продолжить болтовню или заняться делом, чтобы отыскать свиток?

Она повернулась и снова двинулась в часовню. Гил в три шага догнал ее.

— А как же быть с ним? И с машиной?

— Я хотела устроить его поудобней на заднем сиденье, но ты же не захотел участвовать в этом, поэтому, полагаю, он полежит на гравии, пока здесь не появится дневная экскурсия. К тому времени мы уже уберемся отсюда. Со свитком или без него.

— Дневная? И никто не хватится его раньше?

— Нет, он алкаш, — отрубила Сабби.

И, несмотря на темноту, деловито поменяла батарейки в фонариках, так сноровисто, словно видела ночью, как днем.

— Знаешь, в чем проблема? — спросила она.

«Проклятая прямолинейность!»

— Нет, не во мне, — заметила Сабби, словно подслушав его мысли. — В тебе.

— Во мне? — спросил Гил с недоверием.

— Да. Ты сказал, что работа в критических обстоятельствах дается тебе лучше всего, но уже час провел за органом, действуя весьма методично. В рамках логики ты сыграл все, что мог. И все впустую.

Она была права. Как только он разглядел облака на шпалере, то пошел тем же путем, какой выбрал бы любой идиот. А Элиас адресовался не к идиотам.

Гил вдруг четко понял, что делать. Светало, но он сознавал, что время у них еще есть.

— Вот, возьми эту банкноту и снова прочти мне последнюю часть послания, — сказал Гил. — Начни с абзаца про небеса.

— «Затем небеса распахнутся, и пение ангелов отомкнет сердце праведника…»

— Да, хорошо. Мы уже это сделали, теперь остальное, — поторопил ее Гил.

— «…потому что они пропоют ему те же слова, какие пели другим до него. Да будут живы они во веки веков…»

— Вот оно! — воскликнул Гил. — «…Те же слова, какие пели другим до него».

— Тем, кто жил раньше?

— Дневник может и написан на латыни, но свиток-то создавали во времена Иисуса, он должен быть составлен на древнееврейском!

— Или на арамейском. Справа налево… — тихо добавила Сабби.

— Точно. Мы подбирали ноты не в той последовательности.

Гил уселся на скамью и подождал Сабби, пока та занимала свое место у труб.

— Качай! — велел он.

Его ум был ясен и сосредоточен. Он припомнил всю комбинацию нот, чтобы чего-нибудь не упустить при перестановке, после чего повторил затверженное, но уже в перевернутом виде. Справа налево — как пишут евреи, сохранив верность манере письма тех, кто жил много раньше Элиаса.

Ничего не происходило, пока он не добрался до шестой ноты комбинации. В тишине раздался резкий скрежещущий звук, затем он сменился громким лязгом, который наполнил часовню. Колеса, приспособления, противовесы, пребывавшие в неподвижности почти десять веков, со скрипом пришли в движение.

Алтарь зашатался. Библия поползла к его краю, как и большой крест, лежавший с ней рядом. Гил вскочил с органной скамьи и, светя себе фонариком, привязанным к голове, подхватил одной рукой крест, покрытый изумительной гравировкой, а другой Библию. Боль пронзила раненую ладонь и метнулась к плечу. Покров алтаря соскользнул ему под ноги, он подхватил его здоровой рукой, и как раз вовремя, чтобы успеть отскочить от надвигавшейся на него тяжелой плиты.

Сабби шагнула к нему и осветила своим фонариком пол у него под ногами. Большое темное прямоугольное отверстие зияло там, где мгновение назад располагалась каменная плита. Она наклонилась, чтобы вглядеться. Свет ее фонарика выхватил из тьмы каменную лестницу, уходящую в подземелье. Они стояли рядом, пытаясь раздвинуть взорами тьму за пределами световых пятен. Плита резко остановилась.

Гил медленно положил на снова обретший недвижность алтарь Библию и крест, потом снял с головы фонарик. Осторожно направляя его луч раненой рукой и сжимая здоровой руку Сабби, он начал спускаться в темный провал, который почти тысячу лет ожидал этого мига.