Верь мне - Энтони Капелла Страница 40

Кэтрин

Давай посмотрим, что скажет Векслер.

Патрик

Кажется, я влюбляюсь в тебя.

Патрик

Кажется, я влюбляюсь в тебя.

Патрик

Кажется, я влюбляюсь в тебя.

Я допиваю большую часть бутылки, прежде чем понимаю, что Джесс, должно быть, уехала. В конце концов, мне некуда больше идти, кроме как в то место, куда Фрэнк и Кэтрин поместили меня – в квартиру, полную камер, микрофонов и лжи.

Там тоже никого нет, но я знаю, что рано или поздно они найдут меня. Я разрушаю это место: вырываю провода из тайников, выдергиваю миниатюрные камеры из-за зеркал, громлю мебель «Западный вяз» и рву книги по искусству о Джорджии О’Кифф. Я медленно заношу ногу над стеклянным кофейным столиком и с силой топаю. В первый раз – это облака со снежинками трещин. Во второй – взрыв стекла.

Потом – ничего. Только пустое, тупое отчаяние. Думаю, меня арестуют. Больше никакого Патрика. Больше никаких уроков актерского мастерства.

Это снова и снова напоминает «Смятение». Нет, хуже. Я словно тону в неразберихе, окончательно измученная.

В лучшем случае меня депортируют. Обратно в Англию. Моей мечте – моему второму шансу – конец.

Я беру осколок стекла.

Я хотела показать ему, что это не просто игра.

Я прикладываю стекло к запястью. «Привет, старый друг».

Укол от стекла возбуждает. Он будто говорит: «Ты была права. Не они, а ты. Ты была великолепна. Ты была настоящей».

Я легко провожу стеклом по запястью, словно вскрываю упаковку с орехами. На мгновение – ничего. Затем начинает хлестать и пульсировать жадная кровь. Эйфория и ужас сливаются в моем мозгу.

Возможно, теперь они поймут, что натворили.

А если нет, то какая разница?

К чертям их!

Я снова провожу острием по руке, как скрипач, извлекающий ноту.

Мой последний поклон. Спасибо и спокойной ночи.

Шоу окончено, ребята. Оно было классным, пока не подошло к завершению.

Одно последнее режущее движение. Зрение тускнеет, словно туннель мчится ко мне, как тускнеющий прожектор, и моя голова падает на грудь.

Занавес. Аплодисменты.

Забвение.

Постепенная слабость.

49

Жалобно мяукая, кот пробирается через разбитое стекло. Раздается грохот – кто-то снаружи колотит в дверь. Она дрожит и вибрирует под силой ударов. На пятом ударе слетает с петель.

Вбегает Фрэнк Дурбан.

Фрэнк

Боже мой!

Клэр лежит без сознания в луже крови. Фрэнк кидается вперед.

Фрэнк

Клэр, очнись! Черт!

Вытащив рацию, он лихорадочно нажимает на кнопку.

50

– Этот порез не угрожал ее жизни, – отмахивается Кэтрин. – Только одно запястье. Типичный мелодраматический жест.

– Клэр вполне могла умереть, если бы ее никто не нашел, – резко парирует Фрэнк. – Она все еще в отделении скорой помощи. – Он поворачивается к Патрику Фоглеру. – Мы пошлем кого-нибудь убрать оставшиеся камеры.

Патрик оглядывает квартиру.

– Все? Ты имеешь в виду – это все? Все кончено? Будут ли ей предъявлены обвинения?

Фрэнк качает головой.

– Без признания нет ничего, что могло бы поддержать обвинения. Прости, Патрик.

– Ее осмотрят в психиатрической клинике, – добавляет Кэтрин. – Вполне вероятно, они смогут ее удержать, пока иммиграционные и таможенные органы не договорятся о возвращении Клэр в Великобританию.

Патрик кивает.

– А вы как думаете? Честно. Она убила Стеллу?

Долгое молчание.

– Если честно, – признается Кэтрин, – думаю, мы этого никогда не узнаем, сколь долго бы мы ни наблюдали за ней. Я думаю, для Клэр Райт реальность – всегда лишь то, чего она хочет.

51

Гринридж. Психиатрический центр в двадцати милях от города. За десять месяцев в Америке я почти не выезжала с Манхэттена. Опыт проживания в этой стране не смог подготовить меня к убожеству ее государственных медицинских учреждений.

Палата, в которой я нахожусь, защищена электронными замками. Теоретически нас держат в безопасности, пока мы проходим обследования. На практике мы – пленники. Было какое-то судебное слушание, но меня сочли непригодной для участия в нем, и мой государственный адвокат просто заполнил форму, в которой говорилось, что я представляю опасность для себя и, возможно, для других. Это все, видимо, в порядке вещей. Один пациент, тучный темнокожий человек, которого санитары называют Тупицей, прикован к кровати двадцать четыре часа в сутки. Остальные в некотором роде подвижны, хотя даже они шаркают взад и вперед по полированным коридорам, словно их стреножили невидимые кандалы, и бормочут что-то на городском диалекте, который я не понимаю. Все, кажется, постоянно находятся под воздействием каких-то лекарств.

Стоит жара, но окна не открываются. Пациенты мужского пола ходят с обнаженной грудью, и даже персонал ничего не носит под халатом. Ночью мужчины и женщины разделены лишь коридором. В мою первую ночь я услышала крики женщины, на которую напали в коридоре. Персонал оттянул мужчину, но через два часа он снова был в ее палате.

* * *

Психиатра, ответственного за меня, зовут доктор Эндрю Бэннер. Он молод, с плохой кожей из-за хронического «перегорания» на работе. В первую нашу встречу он долго проверял мои рефлексы.

– Вы страдаете от стресса или травмы? – поинтересовался он.

– Я уже рассказала вам, что случилось. – Почему-то мои зубы стучат. – Это была полицейская операция – я работала под прикрытием. Они отвезли меня в квартиру, где было полно камер, но мне не сказали об этом. На самом деле полицейские следили за мной. – Я останавливаюсь, чувствуя, как дрожит мой голос.

– Ничего похожего на автокатастрофу? Или ограбление?

Бэннер заглядывает мне в глаза с фонариком.

– Ничего.

Я сжимаю зубы, чтобы они не двигались.