Вне себя - Дидье ван Ковелер Страница 4

— Имя?

— Мартин.

— Как женское?

— Нет, произносится «Мартин», но…

— По-французски будет «Мартен».

— Вот-вот.

— Род занятий?

— Ботаник.

Начинаю было повторять по буквам, полицейский сухо обрывает меня, он, мол, сам знает, что это такое: растения.

— Садовник, короче, — переводит он.

— Не совсем. Я заведую лабораторией в Йельском университете, а в настоящее время работаю в отделе биогенетики НИАИ.

— Как пишется?

— Национальный институт агрономических исследований, сектор 42, в Бур-ла-Рен по адресу: 75, улица Вальдека-Руссо.

Он вздыхает, жмет указательным пальцем на клавишу, стирая лишнее, — врубился наконец.

— Дата рождения?

— 9 сентября 1960.

— Место рождения?

— Орландо, штат Флорида.

— Стало быть, гражданин США.

— Да.

Мой собеседник с укоризной кивает на сидящих вдоль стены ряженых и сообщает, что Хэллоуин, между прочим, это обычай моей страны. Изображаю лицом скорбное сожаление — лучше согласиться, иначе помощи я не дождусь.

— Адрес во Франции?

— 1, улица Дюрас, Париж, восьмой округ.

— Предмет жалобы?

— Незаконное присвоение личности, попытка мошенничества, клевета, злоупотребление доверием…

— Эй-эй, я печатаю двумя пальцами!

Он заставляет меня повторить, прерывает, чтобы ответить на звонок, открывает какой-то файл. Продиктовав список имен, вешает трубку и, щелкнув мышкой, возвращается к моему заявлению.

— На кого хотите подать жалобу?

Секунд на пять повисает молчание; он поднимает голову, повторяет вопрос. Я выдавливаю из себя:

— На Мартина Харриса.

Он хмурится, смотрит на экран, вскидывает на меня глаза, медленно произносит:

— Вы подаете жалобу на самого себя.

— Нет… На того, кто занял мое место. Я не знаю его настоящего имени.

— Подробнее, пожалуйста.

— Я попал в аварию, шесть дней пролежал в больнице Сент-Амбруаз, а когда вернулся, обнаружил этого человека у себя дома.

— Незаконное вторжение?

— Можно назвать это и так. Он выдает себя за меня.

— Двойник, стало быть.

— Вовсе нет. Но я не успел познакомиться с соседями: сразу по приезде попал в аварию. Уж не знаю, как этот тип ухитрился, но он просто-напросто живет под моим именем.

Полицейский перечитывает то, что успел записать, добавляет мои последние показания, задумывается. О Лиз я не упомянул чисто инстинктивно. Я вижу, что пока моя история кажется ему правдоподобной, и не хочу превращать ее в адюльтерную разборку — хватит с меня охранника. Жалобу на незаконное присвоение личности принять обязаны. А вот если жена не признает мужа при свидетелях, это уже подозрительно.

— Брижит!

Его коллега откликается на зов, подходит.

— Дом один по улице Дюрас, кажется, выходит на Фобур, [1]так?

— Сейчас пошлю кого-нибудь.

— Присядьте, пока мы все проверим.

Я киваю, немного растерянно: уж очень быстро и просто все получилось. Направляюсь к ряду привинченных к стене пластмассовых стульев, но тут он окликает меня:

— Кто-нибудь может подтвердить вашу личность?

Я задумываюсь.

— Хозяин моей квартиры. Это мой коллега, профессор Поль де Кермер. Он пригласил меня во Францию для совместной работы и предоставил эту квартиру, она досталась ему от матери, и…

— Так вы квартиросъемщик или гость?

— Все будет зависеть от результатов нашего сотрудничества… Если мы решим продолжать исследования, думаю, что НИАИ начнет оплачивать мне жилье…

— Вы знаете его телефон?

— 06-09-14-07-20.

Слишком уж гордо я это произнес, но все вспоминается так легко, без усилий, и каждый раз это лишнее доказательство — пусть даже мне нет нужды проверять свою память, а этим тоном отличника, отбарабанивающего вызубренный урок, я рискую вызвать подозрения.

— Автоответчик, — говорит полицейский, передавая мне трубку.

— …Оставьте сообщение после сигнала, — слышу я голос Кермера, — и я перезвоню вам, как только смогу. Би-ип.

— Добрый день, Поль, это Мартин Харрис. Извините, что беспокою, но не могли бы вы перезвонить мне немедленно, я сейчас в…

Рыжий полицейский поднимает глаза и кивает мне на прикнопленный к стене листок, где указан номер телефона. Я диктую его автоответчику моего коллеги, а потом добавляю тем же тоном в ответ на вопрос, который наверняка возник у него при чтении последнего номера «Нэйчур»:

— По поводу орхидеи-молота: подтверждаю, она действительно опыляется тиннидеей, а не горитой.

Я возвращаю трубку полицейскому, который занят распечаткой моего заявления и никак не реагирует. Я уже злюсь на себя: вздумал демонстрировать свои познания, да еще так нарочито, что этот парень, чего доброго, заподозрит подвох. И зачем — ведь до сих пор у него не было причин сомневаться в моей искренности?

Мучительный страх скручивает желудок; я сажусь среди подростков, которые перешептываются, хихикая, на своем непонятном языке. Появляется уже знакомая мне Брижит, она подходит к трем скелетам слева от меня с каким-то списком и телефоном в руках, жестом просит их ответить ее собеседнику, потом берет трубку сама, слушает и говорит рыжему:

— Это не албанцы.

— А, черт! Что еще осталось?

— Белоруссия, Босния, Эстония… — вяло перечисляет девушка, водя пальцем по списку.

— А чеченцы? — напоминает потерпевший, толстый мужчина в клетчатом костюме, с крайнего стула.

— Нет у нас такого переводчика.

— Черт бы драл эти восточные страны, — ворчит толстяк.

— В восьми случаях из десяти, — уточняет Брижит, — это французы прикидываются, знают, что с нелегалов взятки гладки.

Потерпевший, вряд ли собираясь отказываться от расовых предрассудков, разочарованно замолкает; потом поворачивается ко мне — мол, посочувствуйте, — и принимается рассказывать через головы трех подростков, как они вытащили у него бумажник, пока он фотографировал обелиск на площади Конкорд. Я рассеянно киваю, занятый собственной проблемой.

— А у вас, — проявляет он солидарность, — у вас-то что украли?