Тропик ночи - Майкл Грубер Страница 4

В Уин-Дикси, при ошеломляющем сиянии света, от которого все продукты питания выглядели восхитительными деликатесами, хотя дома оказывались далеко не столь восхитительными на вкус, мы курсировали по проходам с корзиной на колесиках; девочка сидела на особом сиденье, пристроенном к корзине, и я выбирала самые питательные вкусности. Я отлично разбираюсь в питательности продовольствия, так как женщине-антропологу во время полевых исследований непременно приходится иметь дело с женщинами, которые обеспечивают едой все племя. Я говорила с Лус негромко и ласково, обсуждала с ней покупки и уверяла ее, что от такой еды она вырастет большой и сильной. Кажется, Лус это занимало при всей ее заторможенности. Сомневаюсь, что у нее была возможность много разговаривать, и в ту ночь, когда я увидела ее в магазинчике, у них с матерью, скорее всего, был типичный выход за покупками. Я давала ей нюхать фрукты. Распечатала упаковку печенья с имбирем и дала ей одно. Она взяла его и начала есть с осторожностью, на которую больно было смотреть. Мы купили множество фруктов и овощей, рис, хлеб, домашнее печенье, крупы, молоко, сливочное масло, сыр, мороженое, арахисовое масло, бобы, клубничный джем, майонез, яйца и кусок рыбы люциан, который я сварю сегодня вечером. На гарнир будет жареная картошка и салат, а на десерт — мороженое. Может, я и сама всего попробую. Но никакого мяса — ничего красного.

Я говорю и говорю, но Лус не отвечает — не повторяет названий продуктов и не требует купить чего-то еще, как это делают другие дети. Но она за всем наблюдает, и чувства ее обострены. Я твержу себе, что она — частица ничтожно малой субкультуры американцев, той самой, в которой родители убивают детей, как правило, до того, как они достигнут пятилетнего возраста, и потому я не могу ожидать, чтобы Лус отвечала мне, как это делают другие дети, точно так же, как не могла бы ожидать, чтобы усыновленный мною корейский ребенок сразу заговорил по-английски или начал пользоваться вилкой.

Мы платим за покупки 94 доллара и 86 центов, это много, это больше, чем я привыкла тратить на продукты за полгода. Кассир — мужчина, его совершенно не интересуют милые маленькие девочки; хорошо бы запомнить, что следует избегать женщин-кассирш, наделенных материнской наружностью.

Вернувшись домой, я раскладываю по местам продукты. Готовлю. Мы едим. Лус все время со мной, она сидит на стуле и смотрит, что я делаю. С тех пор как я подобрала ее, мы постоянно на виду друг у друга. Даже дверь ванной оставляем открытой. Это немного похоже на жизнь в африканской деревне. Я нарезаю для девочки рыбу, поливаю маслом и солю картошку. Кажется, Лус не знакома ни с какими столовыми приборами, кроме ложки. Подозреваю, что большая часть ее диеты состояла из того, что можно брать руками, и каши… если у нее вообще была какая-то диета. Я показываю ей, как управляться с вилкой, и она подражает мне. Ест медленно и съедает все до последнего кусочка. Видимо, мороженое для нее открытие. Она приканчивает порцию, и, когда я спрашиваю, хочет ли она еще, Лус серьезно кивает.

После обеда я вымыла посуду, усадила Лус на стул и показала ей, как надо вытирать тарелки и ставить их на полку. Пока мыла посуду, я напевала песенку, которую обычно пели женщины оло, когда толкли в ступе орехи карите. Слова песни совершенно непристойные, как и следовало ожидать в песне, связанной с процессом, при котором толстым и длинным пестиком со всей силой бьют в дно глубокой ступки, повторяя это движение бесчисленное количество раз. В этой песне великое множество куплетов; за время моего пребывания там я запомнила несколько сотен. Я мысленно повторяю их — за неимением ничего лучшего, — если занята какой-нибудь необходимой, но нудной работой. Мое дело — ведение медицинских записей, и работа эта во многом сходна с толчением орехов в ступке.

Девочка роняет на пол чашку, та со звоном разбивается. Я наклоняюсь, чтобы поднять осколки, и вижу, как Лус прикрывает руками голову и съеживается, поджимая коленки, в ожидании удара. Я приближаюсь к ней осторожно и заговариваю ласково, уверяя, что это пустяк, подумаешь, чашка разбилась, да и не разбилась на кусочки, у нее только ручка отскочила. Мы можем использовать ее как цветочный горшок. Нахожу в мусоре косточку авокадо, пристраиваю ее при помощи зубочисток в чашке, предлагаю Лус налить в чашку воды и говорю ей о том, что авокадо начнет расти и превратится в деревце — ее собственное деревце. Глажу девочку по головке, обнимаю ее и чувствую, что она все еще напряжена.

В дверь скребется Джейк. Я открываю, и пес входит в комнату с хозяйским видом, да он и считает себя здесь полным хозяином. Я ставлю на пол кастрюльку, в которой варилась рыба; Джейк дочиста вылизывает кастрюльку, потом подходит к Лус и облизывает ей руки и лицо. Девочка улыбается. Улыбка ее ясная, словно солнышко на заре. Я протягиваю ей имбирное печенье, и она угощает Джейка. Я опускаюсь рядом с ними на колени и обнимаю обоих сразу.

Ну вот и все. Я заканчиваю мытье посуды, а Джейк пытается научить девочку играть. Джейк — помесь немецкой овчарки с золотистым ретривером, одно из разношерстных созданий, которых держит моя квартирная хозяйка; она живет с двумя детьми в доме, к которому пристроен мой гараж. Зовут хозяйку Полли Рибера. Она художница по тканям и дизайнер. Дом ей достался после развода с мистером Риберой; он живет в Лос-Анджелесе и здесь никогда не появляется. Занимается чем-то в области средств массовой информации.

Отношения с Полли у меня вполне добрые, но их нельзя назвать дружескими. Она полагает, что каждый может улучшить свое положение, если будет прислушиваться к ее советам, но прекратила мне их навязывать, когда я дала ей понять, что не нуждаюсь в ее заботах. Я вношу квартирную плату первого числа каждого месяца, сама справляюсь с мелким ремонтом, веду себя очень спокойно, и хозяйка довольна своей жиличкой. Полли считает, что я заслуживаю сочувствия в той же мере, как приблудные животные, которых она приютила. Когда нам случается встретиться или когда я прихожу к ней, чтобы вручить свою квартирную плату, Полли старается меня подбодрить: она уверена, что все мои проблемы связаны с мужчинами, точнее сказать, с их отсутствием в моей жизни. На самом деле это ее проблема. Она делает рискованные замечания, я прикидываюсь смущенной, и тогда моя хозяйка смеется, восклицая: «Ах, Долорес!»

Долорес Тьюи — это мое теперешнее имя. Долорес — вполне реальная личность, славная девушка-католичка, миссионерка из «Американских сестер милосердия», которая приехала в Мали творить добро. Она и творила его, но подцепила церебральную малярию и умерла от нее. Она была моей соседкой по больнице в Бамако, и, когда меня отправляли на корабль, который должен был доставить меня в Штаты, кто-то по ошибке засунул ее документы в мои. И когда мне срочно понадобилось стать другой личностью, я стала Долорес, по-прежнему доброй католичкой, но уже не монахиней, разумеется, что объясняет значительные пробелы в биографическом резюме, а также небольшую проблему с одеждой и макияжем. Что касается вероисповедания, то на эту тему мне было легко говорить, поскольку я тоже была католичкой и получила соответствующее воспитание. Не так уж сложно было объяснить Полли появление Лус. Оказывается, я прекрасно умею лгать! Мне будто бы пришлось оставить монашеский орден, поскольку я поддалась обольщению темнокожего обманщика из тех краев, а потом долгое время добивалась, чтобы мне вернули ребенка. Такое вполне срабатывает, если действуете дискретно, без шума, и сумеете подделать документы, как это сделала я. И вот перед вами медицинская сестра Долорес. Мое настоящее имя Джейн Доу.